«¡Rojo!»
«¡Alarma roja!»
«¡Alarma roja, Jeremy! Alarma roja!»
«¡Alarma roja!»
Верно. Ведь тот парень собирался надрать мне задницу. Надо бы отсюда выбираться. Бросаю все (в смысле ничего) и выбегаю в коридор.
– Йоу, – произносит качок, стоящий у лестницы.
В упор не помню тут никакой лестницы, зато вспоминаю имя парня. Бак. И как можно было его забыть?
– Сейчас я тебя прикончу, ублюдок, – удовлетворенно продолжает он.
«¡Pato y jab, Jeremy! ¡Golp elo con el pie en las bolas![7]»
– А-а-а! – Бак тянет ко мне лапу.
Приседаю, молниеносно поворачиваю ручку и дергаю дверь на себя.
– О-о-о!
Створка ударяет Бака по морде. Отлично! Как в аптеке! Приседаю, словно мы играем в прятки и меня застигли врасплох. Он с размаха спотыкается, держась за нос.
Пинком распахиваю вторую дверь и вываливаюсь в ночь. Прыжками спускаюсь по бетонным ступеням на газон. Бак уже пришел в себя и бросается вдогонку. На траве несколько человек неумело пытаются устроить фейерверк и заняться любовью. Я едва не наступаю на голову Рю, пробираясь сквозь толпу, снующую туда-сюда. Веснушчатый пацан, вроде бы его зовут Карлом, что-то мне кричит. Отталкиваю его. Прочь с дороги! Отвалите все! Экстази, похоже, не возбуждает любви к людям.
Где Бак? Неужели все оказалось так просто? Осторожно иду вперед, стараясь не наступить на руки и ноги тусовщиков. Он меня потерял. Я слишком шустрый и крутой. Не догонишь, не поймаешь! Я великий Джереми Хир! Решаю, что безопаснее всего подняться на второй этаж и спрятаться в какой-нибудь спальне. Взлетаю обратно по ступеням, сворачиваю налево, поднимаюсь наверх, дергаю первую попавшуюся дверную ручку.
Это не спальня, это ванная. Дверь тут же закрывают ногой, обутой в женскую туфлю. Не тут-то было. Вваливаюсь внутрь и натыкаюсь на Стефани, одну из нашей «отпадной троицы». На фоне белизны унитаза резко чернеют ее волосы. Стефани рвет.
– Какого хр… – мычит Стефани, обернувшись ко мне. – Чего приперся? Кто ты вообще такой? Убирайся!
С подбородка у нее свисает ниточка слюны.
– Я угодил в переплет, поняла? Мне нужно спрятаться, – объясняю ей и, приложив палец к губам, пристально смотрю на Стефани.
Она вдрызг пьяна. Глаза заплаканы, лицо перепачкано блевотой. Но все равно она одна из трех самых красивых девчонок школы. Стефани вновь наклоняется над унитазом. Я забиваюсь под раковину и прижимаюсь к холодной трубе, покрытой прозрачными капельками конденсата. Потом пальцем тяну на себя дверь уборной. И тут же слышу, как с грохотом распахивается дверь в коридор.
– Да что за… – опять начинает Стефани.
– А? – отвечает голос Бака. – Ой, извини, я тут ищу…
– Ну, я тут блюю. Проваливай.
Дверь закрывается. Проходит минута, другая. Я, как мышка, тихонько сижу в темноте. Кап-кап. Кап. Кап-кап-кап. Капель сводит с ума. На меня капли не попадают, но сам звук… ужасно громкий и до оторопи человеческий. Вскоре до меня доходит, что это Стефани сплевывает водянистые остатки блевотины в унитаз.
– Ну и ночка, да? – говорю я.
Мне с трудом удается сложить слова в предложение и произнести их так, чтобы Стефани услышала.
– Угу.
– Тот парень, что заглядывал сюда, собирается меня убить. Спасибо, что не выдала.
– Сомневаюсь, что сделала это по доброте душевной. – Стефани хихикает. – В смысле, я вообще забыла о теб… буэ-э-э…
– Черт, ты там как?
– Паршивее некуда.
– Да? М-м-м, плохо.
Слышу, как она встает, делает три шага. В трубе рядом зашумело: Стефани моет руки, со скрипом трет ладони одна о другую.
– А я под кайфом, – докладываю ей из-под раковины.
– Правда?
Дверь туалета открывается, и на фоне светлой щели появляется ее красивая мордашка.
– Еще есть? – спрашивает Стефани.
– Не-а. – Мотаю головой.
– Ну и фиг тогда с тобой, – насмешливо говорит она, захлопывая дверь. – Нет от тебя никакого толку.
– Ага, нет. Бесполезный я человек, – бубню, сидя в темноте. – У тебя жвачка есть?
– Конечно.
Дверь в очередной раз приоткрывается, причем неуверенно (кажется, Стефани делает это ногой), и внутрь просовывается пластинка жвачки. Беру ее зубами, разжевываю. Опять темно.
– Спасибо. Я тут подумал, что у человека, которого тошнит, наверняка найдется жвачка.
– Ничего меня не тошнило.
– А чем же ты там занималась? Прочищала носовые пазухи?
– Сухая рвота. Стошнило меня раньше.
– Да? А с чего так?
– Я порезала себе вены, и теперь меня тошнит от чувства вины.