Зло, накатившее на Хаваджи сразу после получения доклада о еще семерых убитых и троих раненых, выплеснувшись в крике, стало понемногу затухать. Он понимал, что часть вины за смерть этих людей лежит и на нем, приказавшем догнать русских во что бы то ни стало. Да, возглавлявший погоню Хамид уже во второй раз прозевал появление спецов. И если первый раз был явный просчет по времени начала движения и скорости русских, то во второй… – Хаваджи задумался. – Было что-то странное в поведении спецов. Что-то странное и вместе с тем не сразу бросающееся в глаза, но оно, бесспорно, было. Но что? Почему русские, вместо того чтобы использовать свою подготовку и уйти в отрыв, выставили заслон, рискуя ввязаться в губительную для них перестрелку? Может быть, настолько уверовали в свое профессиональное мастерство, что не замечали очевидного – численного превосходства людей Мирзоева? Если да, то это была непростительная ошибка. Можно было не сомневаться в том, что в конце концов идущие налегке передовые десятки моджахедов догонят и свяжут спецов боем. А если нет? Возможно, причина была в другом?
Время шло, а Хаваджи все раздумывал. Вот оно! Удивительно, что столь простое решение не пришло ему в голову сразу. Вот причина, по которой русские раз за разом вынуждены выставлять заслоны. Именно вынуждены, и никак иначе.
– Хамид! – Мирзоев снова поднес микрофон к губам. – Сильно не спеши, у русских на руках как минимум один «трехсотый». И осторожнее, – Хаваджи хотел сказать «у нас и так уже двенадцать трупов», но передумал. Ни к чему в такой час лишний раз напоминать о вечности. Совершенно ни к чему. А русские никуда не денутся, до выхода из леса еще далеко.
Единственное, что беспокоило Мирзоева, – это русская артиллерия, но Шамиль заверил, что ее не будет. А он такими обещаниями не бросался…
– Лечо! – позвал Хаваджи еще одного своего помощника – Бакриева, и тот не заставил себя ждать с ответом.
– Я внимаю! – Лечо со своими людьми еще не ввязался в бой и потому мог себе позволить некую поэтичность своих слов.
– Лечо, забирай своих и опереди, обойти русских с тыла. Перекрой им отход.
– Я понял, командор, я понял!
– Давай, Лечо, давай, устроим им огненный капкан! – И уже не в рацию, а так, для себя проговорил: «Давай, Лечо, давай!»
Старший прапорщик Ефимов
Итак, пятерку боевиков мы положили сразу же. Довыденко, Батура и Юдин выхватили кого-то из основной группы.
– Отход! – скомандовал я, даже не пытаясь предпринять какие-то оборонительные действия. Не та позиция, не то расположение группы, не для того задумывался сей маневр. Весь успех в том, чтобы ужалить и быстро отойти. Но быстро отойти и раствориться за деревьями не получилось, слишком слаженно открыли огонь наши преследователи.
– Прикройте, командир, прикройте! – затрещал микрофон голосом Довыденко.
– Тушин, огонь! – последовала команда, и пулемет Тушина тут же затарахтел в длинной, захлебывающейся злобой очереди. Я поднялся на ноги и одним броском переметнулся на противоположную сторону хребта.
– Эдик, отход, всем отход! – заорал я в микрофон, и тут же, не дожидаясь ответа, выпустил длинную очередь в сторону наступающего противника.
Надо было отходить как можно быстрее. И хотя до поры до времени моих бойцов прикрывал верх ската, оставаться на месте было чересчур опасно, ведь стоило боевикам сместиться чуть левее – и вся линия нашей обороны простреливалась буквально одной очередью.
Рядовой Юдин
Илья не слышал голос командира, раздававшийся лишь в наушниках лежавшего неподалеку Эдика, но по частой, беспорядочной стрельбе понял: Ефимов подал команду «отходить», и теперь основная часть группы пытается прикрыть их отступление. Илья втянул в себя воздух, напружинил руки, готовый сорваться с места, едва от старшего тройки поступит команда давать деру. Но команды не было. Вместо того чтобы командовать, Довыденко прилип к своему пулемету и молотил куда-то в глубину укрывающего моджахедов леса. А противник подтягивался все ближе. Илья попробовал выглянуть из-за укрытия и тут же едва не схлопотал в лобешник порцию брызнувшего в его сторону свинца. Ему показалось, что он даже успел увидеть фонтан летящих подле его лица пуль. Но, слава богу, они пролетели мимо, а Илья рухнул вниз и вжался в землю. Над головой шуршало, свистело, ухало, взрывалось, а он лежал, чувствуя лишь, как что-то прохладное и приятное на ощупь касается его щеки.