Башня вавилонская

Нам придется все менять не только здесь, думает Левинсон. Нам придется все менять везде. По всему университетскому фронту. Потому что… я собрал эту статистику, но я слишком долго медлил с тем, чтобы ее отдать. Даже когда выяснилось, что ее есть кому отдавать. Если бы я сделал это раньше — но это вода под мостом. Главное, все, что мы делаем, должно будет работать не только у нас. И не только с нашим специфическим контингентом. И показывать результат придется относительно быстро, потому что страх иррационален и не выветривается, и возвращается, а уж поводов мы дали… Нам нужна помощь. Я думал купить ее за собранное — но, может быть, ее и не надо покупать…

Вполне возможно, Сообщество будет радо не меньше нашего.

— Анаит, у меня есть к вам одно достаточно странное предложение.

— Если я приму твое предложение, то не смогу продолжить инспекцию. Конфликт интересов, — слегка улыбается она, и кажется, в небольшой зазор перед ее ответом уместилось взвешенное размышление.

Все безумие последних дней обретает замечательное, единственно возможное объяснение: это сон. Путаный, немного бессвязный, отчасти логичный. Из тревожных сигналов, которые все сыпались и сыпались мимо сознания, сплелась вот эта фантасмагория. Предупреждение, осмысление, озарение… все сразу.

Идеальная женщина — просто идеальная и лично для него идеальная, — порожденная сном, сидит в кресле его кабинета, откинувшись на спинку, и она определенно слишком хороша, чтобы существовать на самом деле, а уж то, что он только что услышал, могло породить только подсознание. В виде компенсации за историю Морана.

Моран. Моран и Шварц. Обязательно нужно запомнить, когда проснешься. И принять меры, пока не стало поздно. Пока еще не прибыла настоящая инспекторша. Пока Шварц не принялся ломиться из окружения, а Саша не убила любимого человека… С Мораном, кажется, время ушло, это придется делать самому. К сожалению, или к счастью. Это все-таки лучше того, что уже успело присниться. Но очень грустно будет потом смотреть… Анаит Гезалех ведь реальный человек. И даже похожа.

А пока что — раз это сон… и, тем более, мой собственный сон.

— Совет проглотил Джастину ФицДжеральд… отчего бы ему не сделать то же самое второй раз? А не захотят, подождем до конца инспекции. Не так уж долго.

— Ну что ж, — говорит прекрасный продукт воображения. — Я им напишу. Но ты все же выскажи свое предложение вслух.

Я хотел-то всего лишь сказать «помогите мне пригласить сюда тех, кто учил вас», но если меня поняли неправильно — и согласились, то кем нужно быть, чтобы отступить? Шварцем?

Во сне, говорят, надо увидеть свои руки — тогда поймешь, что сон это сон, и сможешь им управлять. Увидеть. Или увидеть и…

— Анаит, будьте моей женой.

* * *

Человеческий организм состоит из воды. Почти весь. Джунгли тоже состоят из воды, почти все. Обопрешься ладонью, а поверхность отступает под рукой и навстречу тебе лезет вода. Вдохнешь… и чувствуешь, как на стенках дыхательных путей оседают большие жирные капли. Пыльные… Он знал. Он был к этому готов. Он умел справляться с собой. Местные говорили «Парень, а что ж ты так на белого похож?» Принимали за флорестийца — он успел перенять акцент флоридского побережья, а юкатанский не усвоил еще. Он держался, это он умел. Он был Карл Векшё — и он вообще многое умел лучше остальных. Например, сделать так, чтобы в этой воде, в этих джунглях не ломались системы связи. И чтобы их можно было быстро починить, если сломаются.

Починить связь. Починить операцию. Починить боевую организацию. Многое получалось легко, потому что он знал и умел лучше прочих. Другое у него получалось с трудом, а у всех остальных не получалось вообще. Год почти прошел, и он добился большего, чем добился бы тут кто угодно. Карл был почти счастлив. Оппозиционная группировка обгладывала невезучую корпорацию с краев и нацеливалась на центральный комплекс. Он знал этот мир изнутри, знал, как победить.

Рано или поздно Сфорца и все его окружение получат по заслугам. Не нужно торопиться. Карл много читал про таких, как он сам. Очень много. Мог бы сам написать книгу. Знал, что самое опасное в его случае — поступать, как хочется. Нужно помнить о том, что родился слишком импульсивным. Один раз он едва не взорвался — и едва не умер, второго раза не будет.

Это он осознал еще в клинике. А другое — позже. В том, что с ним произошло, было, на самом деле очень мало личного. Сфорца просто не требовались такие как Карл — независимые, со своими ценностями, со своими целями. Не только в компании — а вообще нигде. Но в компании — особенно. Ну разве стал бы Карл сидеть сложа руки, когда Сфорца со своими иезуитами взял на прицел университет? Нет, конечно. И не так сложно было догадаться. Так что не подвернись тот предлог — он забыл все детали, кроме своей ошибки с вином, при воспоминании о ней желудок до сих пор сводило судорогой, — нашлось бы что-то другое.