Башня над Камой

— Я считал, что во мне ни одной слезинки не осталось, — говорил он… — Не осталось — не надо. Тебя нашёл — откуда они взялись? До этого последний раз плакал, когда маму провожали.

И сильнее завертел штурвальным колесом.

Упоминание о маме болью отозвалось в душе девочки. Она зажмурилась, пережидая боль, открыла глаза и увидела, как прямо по курсу надвигается белый город Челны — та его часть, названная Новым городом, что много моложе Гали.

«Я буду звать его Новгородом, — решила про себя девочка. — Я знаю: Новгород уже есть. Там были былины, вече, и Садко там был. Моя земля тоже старинная, и люди обживали её тысячи лет. Новгород. Нижний Новгород. Новгород-Северский. Новгород-Камский. Ведь Новгород — это Новый город, правда?»

У подножия города подошли к бетонному причалу. Галя спустилась в камбуз за хлебом, чтобы вынести его Белой Предводительнице. Наверху её едва не сбило с ног блеющее и бегущее стадо. Девочка всматривалась в поток животных. Посреди потока возвышалась большая голова барана Крутые Рога, влекомого подругами.

На причале стадо встречали погонщики-татары, и не сумела Галя ни одну из овец на прощание угостить хлебом: отара потонула в бетонной пыли, и её не стало.

— Одно дело сделали, — сказал отец. — Теперь идём машину получать. По справедливости! Мы им — мясо, они нам — железо. Порожняком не ездим.

Надел парадную форму, прошёлся бархоткой по ботинкам и застенчиво спросил дочь:

— Теперь на капитана-то похож маленько?

Галя искренне ответила:

— На капитана дальнего плавания.

— Ну, не очень дальнего, — сказал отец. Перед зеркалом он поправил фуражку с крабом и прибавил: — Хотя — если на откровенность! — как сказать…

Отец и дочь вступили в Новгород. Его огромные дома, словно высеченные из белого уральского мрамора, впитывали солнце и отдавали тепло. По улицам плыли ветры степей Левобережья пополам с литейной гарью. Навстречу шли люди, в большинстве молодые, и рядом с ними отец выглядел не таким рослым.

Трамвай, красный как снегирь, повёз отца с дочерью по краю Новгорода вдоль заводских корпусов. Корпуса эти были столь протяжны, что трамвай не мог одолеть их за один пробег, без передышки, и время от времени останавливался.

На одной из остановок отец и дочь вышли из трамвая, прошли через проходную и очутились в пустынном заводском дворе. Отец оставил Галю на скамейке и, уходя по делам, наказал:

— Тут будь.

— Буду, — пообещала девочка.

Кругом пахло горелым, а за стенами слышались вздохи машин и гремело железо. Гале казалось, что это пришли на водопой огромные коровы, пьют воду, вздыхают, трясут головами, отчего гремят железные колокола — ботала, привязанные за коровьи шеи. Девочке захотелось взглянуть на них.

Она прошла за железные двери. Пол здесь был земляной, как в деревенской кузнице, а потолок стеклянный, и пахло окалиной. Огненное тесто ворочалось в бадье, ходило волнами, подёргивалось на гребнях сажей и, стряхивая её, остывало. Тесто это было густым, и если бы человек не горел в огне и умел хорошо стряпать, то из этого теста он мог бы сотворить краюху, блины — солнышки, жаворонков. С ними, выпеченными из хорошей муки, и сегодня в Прикамье встречают песенкой весну ребятишки:

Солнышко! Солнышко!
Выгляни на брёвнышко.

Около огненного теста двигались люди в огнеупорных одеждах и глазастых огнезащитных очках. Они представлялись девочке огнепоклонниками, что хранят много тайн, и тайны эти — добрые.

На Галиных глазах шло сотворение планеты, и девочка была очевидицей его. Огненное вещество бугрилось, на нём образовывались и пропадали долы, равнины, кратеры, и синие огни бегали по новорождённой планете. Синь эта была такой жгучей ярости, что девочка подумала:

«На планете Земля она такая бывает ли?»

Она вспомнила, как сгущалась небесная синь вокруг башни Чёртово городище. А озёра, когда просияло солнце?.. Синие тени в марте на белом крупитчатом снегу, когда провожали маму…

Мама, где ты?

Галя отвернулась от расплавленного металла, забирая открытым ртом воздух напополам с гарью, и на земляном полу и на арматуре увидела голубей. Чёрные от промышленной копоти, птицы лениво бродили по железу и по земле и что-то искали. Толстый голубь, похожий на того голубя, кого кот Веденей во сне называл работорговцем, посматривал на Галю круглым, как шляпка гвоздя, глазом и вкрадчиво ворковал — клянчил милостыню.

— Что вы здесь не видали? — ахнула Галя. — Чумазые-то какие! Как трубочисты.

Она взяла толстого голубя в руки. Он был смирнее курицы, не улетел и даже не ворохнулся в ладонях, а замер, ожидая улучшений в своей судьбе. Далеко отстраняя голубя от платья, чтобы не запачкаться, девочка вынесла его из литейного цеха под солнце.

И увидела мальчугана лет шести, что снизу вверх наблюдал за ней. Он вынул палец изо рта и спросил про голубя:

— Отпустишь или продашь?

— А ты купишь?

Он кивнул редковолосой головой. Галя узнала в нём того мальчика, что с бабушкой Матрёной плыл на катере «Орион», рассмеялась и спросила:

— Сколько дашь?

Мальчик ответил:

— Рублёвку.