— Эта нелепая игрушка вызвана к жизни Творцом предвечным. Он вдохнул душу в мертвую глину и тем самым породнил людей с собою. Вы же лишь плод сознания его: огонь знойный и огонь живой.
— И все же, — взмолился асур, — к чему нам, преждерожденным, вмешивать их в свои дела? Я вызвал твой гнев, преступив нерушимую границу, именующуюся поясом Береники, но какое до того дело какому-то герцогу и всем этим существам?
— Ты желал подменить эту несчастную суккубом, желал умертвить этого соню и еще много недоброго, о чем они настоятельно хотели бы тебя расспросить. И кроме того, — из-под длинного шлейфа зеленого платья вдруг, точно часовая пружина, развернулся длинный змеиный хвост, обхватил горло асура и поднял его над полом. — Ты служил человеку. Как ты мог?! Что заставило тебя? — Змеиный хвост метался из стороны в сторону, длинное, казалось, лишенное костей тело пленника извивалось в такт его движениям.
— Отпусти, — взмолился асур. — Я скажу, что знаю.
Мелюзина еще раз встряхнула асура и отпустила его, отчего тот пролетел через всю комнату и шмякнулся о стенку. У кого другого от такого удара непременно случилось бы сотрясение мозга, но асур поднялся, будто вполз по стене, и покорно склонил голову перед Мелюзиной.
— Я асур преждерожденный, — с печалью в голосе подтвердил он. — И я подчиняюсь воле Тимура, Великого амира, Властителя Счастливых Созвездий. Но я не помню почему.
— То есть как это? — В голосе Мелюзины послышалась скрытая угроза.
— Это правда, — вновь печально вздохнул купец. — Я и впрямь был торговцем уже невесть сколько поколений, сменяя сам себя, я копил золото в тех землях, где когда-то жил мой род. Зачем, спросишь ты. Потому что я люблю золото. За сотни лет у меня собрались горы его, я мог бы строить дворцы и властвовать над смертными, подобно их султанам или амирам. Я даже когда-то делал это, но меня начинала глодать тоска. Мне нравилось и нравится дорого продавать дешевое, хитрить, изворачиваться. И конечно же, нет ничего приятнее, когда золото протекает через пальцы мои в отверстое чрево сундука. Да, у меня больше не было в услужении ни змей, ни скорпионов, лишь пара слуг, покорных кольцу. Я не помню, откуда взялось оно у меня, и не помню, куда делись тарантулы и сколопендры. Я спокойно жил в Константинополе и без опаски ездил торговать по всей Азии, не страшась ни разбойников, ни местных властителей. Мне было радостно, когда они пробовали напасть и ограбить меня. Я упивался их смертями, и сокровища их становились моими сокровищами. Но вот однажды, когда мой караван возвращался из Полистана, груженный лазуритом и специями, я встретил нескольких всадников. Один из них поманил меня пальцем, и я стал ему служить.
— Это был Тамерлан?
— Да.
— Почему же ты покорился ему, и не просто покорился, а посмел нарушить вековой запрет?
— Не знаю, не помню почему. Он повелел, я повиновался.
— Но почему? Так же не бывает!
Верхние конечности асура, гибкие, точно ветви ивы, взметнулись к потолку:
— Аллах мне свидетель, не знаю.
— Ты призываешь Аллаха в свидетели? — нахмурилась Мелюзина.
— Аллаха, милостивого, милосердного, создавшего нас прежде людей и наделившего нас могуществом от первого дня и до скончания дней.
— Я верю тебе, асур, — поднимая зажатый в ладони перстень, сказала дочь Ардуинари. — И коли так, клятвой твоей заклинаю тебя отныне и до века быть рабом этого перстня и служить всякому, кто станет обладать им.
— Ты не…
— Исчезни! — скомандовала Мелюзина, надевая перстень на палец.
— Что здесь произошло? — утирая пот со лба, гневно заорал Жан Бесстрашный, врываясь в комнату. — Я дергал дверь так, что, будь на ее месте ворота Дижона, вывернул бы их.
— Вам не стоило входить, герцог, только и всего. — Мелюзина начертала пальцем круг в воздухе, и двери соседних комнат распахнулись, точно по ним ударил внезапно налетевший шквал. Вальдар и Лис едва успели отпрянуть, чтобы не получить по лбу тяжелой створкой.
— Что здесь произошло? — не унимался герцог. — Что с Анной, куда делся этот демон?
— У Анны обморок. Самый обычный. Дайте ей нюхательной соли, и она придет в себя. Кардинал погружен в сон и, вероятно, проспит еще несколько часов. Нет смысла будить его, иначе несчастного ждет головная боль, куда более сильная, чем при обычном похмелье. Думаю, не стоит проверять, на что способен этот благочестивый муж в столь плачевном состоянии. А посему, мой юный друг, займитесь своей прекрасной дамой, а ваши соратники проводят меня. Уже наступила суббота, и мне следует поспешить.