Башни полуночи

Белоплащники напряжённо наблюдали, их офицеры собрались в тени павильона, а солдаты в строю встали по стойке «вольно». Они выглядели так, будто не собирались дожидаться окончания суда. Собственные силы Перрина – более крупные, но не настолько организованные – в ответ построились напротив Белоплащников.

Перрин кивнул, и Рован Хурн отправился удостовериться, что Галад отпустил пленных. Перрин подошёл к павильону и остановился перед возвышением, на котором стояло кресло Моргейз. Фэйли осталась рядом. Здесь для них были поставлены стулья спиной к их армии, и он сел. В нескольких шагах слева от него находилось возвышение Моргейз. По правую руку рассаживались зрители.

Фэйли присела рядом. От неё пахло настороженностью. В павильон вошли остальные. Берелейн и Аллиандре вместе со своими телохранителями сели ближе к нему; Айз Седай и Хранительницы Мудрости встали в глубине, отказавшись сесть. Последние несколько стульев заняли несколько двуреченцев и кое-кто из бывших беженцев постарше.

Офицеры Белоплащников расселись напротив лицом к Фэйли и Перрину. Впереди сидели Борнхальд и Байар. Всего было выставлено около тридцати стульев – скорее всего, взятых из присвоенных Белоплащниками запасов самого Перрина.

– Перрин, – произнесла Моргейз из кресла. – Ты уверен, что хочешь через это пройти?

– Да, – ответил он.

– Очень хорошо, – сказала она; её лицо ничего не выражало, хотя от неё пахло замешательством. – Я официально объявляю суд открытым. Обвиняемый – Перрин Айбара, также известный как Перрин Златоокий. – Она запнулась и прибавила: – Лорд Двуречья. Галад, можешь огласить обвинения.

– Их три, – произнёс Галад, вставая. – Первые два – это убийства чад Латина и Ямвика. Айбара также обвиняется в том, что он Приспешник Тёмного и что он привёл троллоков в Двуречье.

В ответ на последнее обвинение в рядах двуреченцев начались сердитые перешёптывания. Троллоки убили всю семью Перрина.

Галад продолжил:

– Последнее обвинение пока ничем не подтверждено, поскольку мои люди вынужденно покинули Двуречье, прежде чем им удалось собрать доказательства. Что касается первых двух обвинений, то Айбара уже признал свою вину.

– Это так, лорд Айбара? – спросила Моргейз.

– Чистая правда, эти люди погибли от моей руки, – признал Перрин. – Но это не было убийством.

– Именно это должен решить суд, – произнесла Моргейз официально. – Теперь приступайте к прениям.

Моргейз казалась совершенно не похожей на Майгдин. Неужели люди ждут от самого Перрина, если дойдёт до суда над ними, что он станет вести себя подобным образом? Но он вынужден был признать, что она добавляла в процесс нотку необходимой формальности. В конце концов, суд проходил в павильоне посреди поля, где под судейским креслом находилось нечто, весьма похожее на груду ящиков с наброшенным сверху ковром.

– Галад, – сказала Моргейз. – Твои люди могут рассказать то, что им известно.

Галад кивнул Байару. Тот встал, и вместе с ним вперёд вышел другой Белоплащник – молодой, но с совершенно лысой головой. Борнхальд остался сидеть.

– Ваша честь, – сказал Байар, – это произошло около двух лет назад. Весной. Я помню, это была неестественно холодная весна. Мы возвращались с важного задания по приказу Лорда Капитан-Командора и двигались по дикой местности в центральной части Андора. Мы собирались встать лагерем на ночь в заброшенном огирском стеддинге, у подножия некогда громадной статуи. Подобное место можно считать безопасным для стоянки.

Перрин вспомнил ту ночь. Холодный восточный ветер раздувал его плащ, когда он стоял у пруда с чистой водой. Он помнил, как в безмолвии погас на западе небосвода солнечный свет. Он помнил, как смотрел на воду в угасающем свете, наблюдая за тем, как ветер морщит её поверхность; и в руках у него был топор.

Тот проклятый топор. Перрин должен был выбросить его прямо тогда. Но Илайас убедил его оставить его при себе.

– Когда мы туда добрались, – продолжал Байар, – мы обнаружили, что стоянку недавно использовали. Это обеспокоило нас – об этом стеддинге мало кто знал. Поскольку остались следы только от одного костра, мы решили, что таинственных путников было немного.

Его голос звучал отчётливо, и описывал он всё тщательно; однако сам Перрин не так запомнил ту ночь. Нет, он помнил, как зашипел огонь и как в воздух сердито полетели искры, когда Илайас выплеснул в костёр содержимое чайника. Он помнил, как, смутив его, в его разум хлынуло быстрое волчье послание.

Беспокойство волков привело к тому, что ему трудно было отделить себя от них. Он помнил, как от Эгвейн запахло страхом, и как он неуклюже возился с седлом Белы, подтягивая подпругу. И он помнил сотни мужчин, которые пахли неправильно. Так же, как Белоплащники в шатре. Их запах напоминал о больных волках, кидающихся на всё, что подобралось слишком близко.