Башни человеческих душ (СИ)

– Странные вещи стали происходить, когда к нам в лагерь прибыл новый молодой доктор, мистер Файвинг. Бойль пояснил, что доктора Эрмунда, этого добродушного старичка, который так хорошо умел лечить «солдатские болезни», отправили на передовую, где «он нужнее». А вместо него теперь будет этот Файвинг, который «с вашими фурункулами на тощих задницах справиться не хуже». Тогда же он притащил патефон с громкоговорителем, и каждое утро начал включать какую-то совершенно чудовищную музыку, похожую на бой барабанов туземцев со странным скрипом то ли скрипки, то ли виолончели. Но даже она была непонятно искажена: или запись была не в порядке, или качество звука плохое, но то, что доносилось из этой штуковины, только действовало на нервы. Капитан объяснил, что эта запись одного из племен индейцев в океане Туманов, которую исполняют их воины перед походом в битву, и она якобы должна была укрепить наш боевой дух и веру в победу. Он ставил эту проклятую музыку два раза в день: перед подъемом и перед отбоем. Поначалу многие возмущались, что эта какофония только давит на мозги, но спустя неделю никто и не заикнулся о том, что музыка ему мешает. Казалось, что все начали ее не только слышать, но и ощущать. – Ансельм посмотрел на скептические лица Августа и профессора, и весело ухмыльнулся: – Понимаю, что это все звучит как полная чушь, но то, что произошло дальше, вас убедит мне поверить. Спустя три недели все солдаты нашей роты начали выдавать превосходные показатели. Это касалось не только общей физической подготовки, но и стрельбы, рукопашного боя и даже умственных способностей. Словно что-то или кто-то заставило работать все их тело более чем на сто процентов. Даже в себе я заметил некоторые перемены: марш-броски больше перестали быть для меня тягостью, я стал лучше запоминать информацию и, что самое главное, практически перестал уставать. Мне показалось, что я мог бы пробежать сто километров, а после вступить в бой, даже не запыхавшись. Но подобное происходило не только со мной. У парней начался всплеск какой-то совершенно нездоровой активности. Даже после отбоя многие из них выходили из палаток и отправлялись в лес, где мы смастерили площадку для тренировок. Вскоре все это показалось мне странным. Но еще больше поразил меня капитан Бойль: он все время проводил в палатке у Файвинга, а по ночам они о чем-то бурно совещались. Чувство тревоги не покидало меня, и вскоре я перестал слушать музыку, смастерив себе специальные затычки, которые использовал утром и вечером. Мое тело частично, но не полностью стало приходить в прежнюю форму, но чувство огромного прилива сил не проходило. Много вопросов стал вызывать и Файвинг. К нему обращались солдаты с мелкими травмами, ушибами и даже парочкой переломов, однако он не мог, как следует наложить жгут, чтобы остановить кровотечение, а при более серьезных случаях отправлял всех к сельскому доктору в Трип. Но все это, похоже, совсем не смущало Бойля. С каждым днем улыбка на его лице только росла, он подолгу трудился в своей палатке над каким-то отчетом, который намеревался предоставить военной комиссии в Пельте, до той ночи, когда случилось непоправимое.

Это произошло незадолго после отбоя. Мне не спалось, я все размышлял о том, что начало происходить с парнями, как вдруг услышал крики, доносившиеся снаружи. Выйдя из палатки, я увидел, как двое часовых кого-то тащат от склада, где хранились наши припасы. Надо сказать, что время тогда было особенно тяжелое – разгар войны. С едой, особенно у мирных жителей, было туго, да и к тому же стоял февраль, конец зимы. Все запасы были давно съедены, а новый посев начнется только с наступлением весны.

Та ночь была очень морозной. Температура упала, сквозь холодный воздух необычайно ярко светила луна, искрясь на тонкой полоске недавно выпавшего снега. Мне удалось надеть куртку, но вот руки и голову дико щипал мороз. Я трусцой пробежал к небольшому пяточку вокруг нашего лагеря, как раз напротив палатки Бойля. Протолкавшись через группу солдат, я увидел двух мальчишек, лет по четырнадцать, которые сжимали в руках несколько банок с тушенкой. Двое часовых держали их под прицелом винтовок. Один из них, худой и высокий парень по фамилии Бёрк, нервно кричал сержанту Гюнтеру: «Это партизаны, партизаны сержант! Я вам честно говорю! Подлые трусы проделали дыру в задней стенке склада, вытащив нашу еду! Ей богу, сержант, они действовали так тихо, что мы бы так их и не заметили, но проведению было угодно, чтобы мы их поймали. Ведь, правда на нашей стороне, верно сержант?»