Башмаки на флагах. Том четвертый. Элеонора Августа фон Эшбахт

— А вот я в таком случае не смогу быть уверен, что совет земли Брегген привержен к миру, вдруг эти пять сотен человек будут по-новому вооружены и войдут в новое войско простив меня.

Он сделал паузу, ожидая возражений от горожан и убеждений, что такого быть не может, но возражений, как ни странно, не последовало, и тогда генерал продолжил со всей возможной благосклонностью:

— Ну, это недоверие мы можем разрешить, я согласен передать вам пленных безвозмездно, но перед этим я велю отрубить им правые руки по локоть, чтобы они больше не смогли драться против меня. Вы согласны, господа? Решение это, как и решение царя Соломона, будет приемлемо и для вас, и для меня.

Нет, это предложение явно не понравилось делегатам. Они опять переглядывались. Уж им никак не хотелось прослыть людьми, которые дали добро на такое безжалостное увечие своих людей и своих союзников. Нет, конечно, нет, не готовы были господа переговорщики брать на себя такую ответственность.

— Или всё-таки вы предложите мне золото, господа? — видя их нерешительность, продолжил кавалер. — Я просил у вашего ландамана десять тысяч дукатов, флоринов.

— Сия цена чрезмерна, — сразу отозвался комиссар Хонкель.

— И какова же будет не чрезмерная цена? — спросил у него Волков.

— Совет одобрил четыре тысячи дукатов золотом, — отвечал, не задумываясь, Хонкель.

«Четыре тысячи? Нет, нет, нет… Да и вообще, сдаётся мне, что ты, мерзавец, врёшь».

— Это цена пленных, или это цена снятия осады? — уточнил генерал и этим уведомил делегатов, что на два дела сразу этой суммы ну никак не хватит.

Господа теперь не только стали переглядываться, но ещё и сблизились и начали шептаться меж собой. И после такого рода совещания Хонкель сообщил:

— Шесть тысяч дукатов, и вы отдаёте нам пленных, снимаете осаду и выводите гарнизон из Висликофена.

— Вы слыхали, какая наглость! — воскликнул Кленк.

Господа старшие офицеры заёрзали в креслах. Они были солидарны с ландскнехтом, в том сомнений не было. А младшие, что стояли за их спинами, начали шептаться. Но теперь Волков уже не обращал на них внимания. Теперь, в этих прениях, он почувствовал запах столь вожделенного им мира. И ради него кавалер был готов идти на уступки, даже в том случае, если это не понравится его офицерам:

— Десять тысяч, и я снимаю осаду, отдаю вам пленных и вывожу гарнизон из Висликофена.

— И тогда вы уводите своих людей на свой берег реки! — радостно, едва не вскочив с места, воскликнул Хонкель, ни с кем больше не посоветовавшись. И при этом ни Новен, ни Брумхаймер его не одёрнули.

Волков это заметил. Получается, они сразу были согласны на десять тысяч золотых. Значит, уступать он им больше был не обязан.

— Нет, десять тысяч дукатов, и я отдаю вам пленных, снимаю осаду и вывожу гарнизон из Висликофена. Но войско останется на этом берегу. Я отойду к Мелликону, в свой лагерь. И буду ждать там вашу делегацию на переговоры. Пусть приезжает ландаман сам, — так переговоры сразу становились более весомыми. — Буду ждать одну неделю, после начну войну.

— Мы передарим ваши пожелания кантонсраату, — заверил Новен.

— А ещё передайте уважаемому кантонсраату вашей земли, что ответа я буду ждать до утра, до рассвета, а после начну бить стену и казнить пленных.

— Мы предадим это совету.

— Господа, а чтобы совет ваш ещё быстрее принимал решения, так передайте ему, что пока не будет промеж нами мира, я приостанавливаю всякую вашу торговлю по реке. Отныне ни одна лодка не пристанет к вашему берегу и не отплывёт от него, и ни один плот с лесом. А то, что отплывёт, так будет мною взято.

На это господа переговорщики ничего не ответили. Лишь Новен кивнул, показывая, что передаст всё сказанное генералом совету.

«Ну вот, кажется, и пошло дело, не так уж эти горцы и воинственны, не так уж яростны становятся, особенно когда пушки бьют стены их столицы».

Теперь, после волнения и тревоги, он мог чуть успокоиться. Пока… Пока дело шло, как ему надобно, в том русле, которого он и добивался. Правда, офицеры уходили от него не очень довольные. Один фон Реддернауф вроде был доволен, поклонился да ушёл себе. А остальные так ему кланялись, словно он их только что оскорбил. Даже Карл Брюнхвальд, и тот в глаза ему не смотрел, отворачивался.

«Чего им надо? Угрюмые пошли, недовольные. А Кленк ещё и посмотрел, как на врага».

Откланивались они чересчур сдержанно. Никто ему и слова не говорил, а Роха, так тот, немного отвернувшись, рукой махнул, и жест его выражал, мол, не то всё это.

А чего же они ждали? Неужели они хотели продолжать? Для чего?

Не иначе думали, что пробьют стену, войдут в город да пограбят?

Или злятся, что он принял решение, даже их не спросив?

Поведение офицеров, его признаться, сильно удивило, да и огорчило. Не хватало ещё раздора между генералом и первыми его помощниками. Худшее, что в войске может быть, так это вражда между офицерами и недоверие офицеров к командиру войска. А тут ещё Габелькнат, пошептавшись с товарищами и назначенный ими делегатом, отважился подойти к нему и спросить:

— Господин генерал, это что же, война кончилась, что ли?