Башмаки на флагах. Том 1. Бригитт

— И что же вы так шумны? — спрашивает его отец Теодор, чуть прерываясь от чтения молитвы над мужиком. — Не на плацу, в храме всё-таки. Вон людей моих переполошили.

Волков с поклоном, но молча достаёт комканую и расправленную бумагу. Протягивает её епископу.

Тот на бумагу не смотрит и говорит мужику:

— Пока старая жена не помрёт, новую женщину в дом брать не следует. Уж потерпи, сам говоришь, что долго жена не протянет. Схоронишь старую, так новую и возьмёшь, — он осеняет мужика крестным знамением, даёт ему руку для поцелуя. — Ступай, сын мой.

Мужик быстро целует руку и кланяясь, кланяясь уходит. А епископ всё не берёт бумагу у Волкова, только говорит:

— Не вижу я к вечеру ничего, сын мой. Не давай мне своих бумаг, так говори, что случилось.

Волков мрачен, говорит отрывисто и зло:

— Бургомистр пишет, что герцог писал в городской совет, что не желает, чтобы я был Первым капитаном стражи и ополчения города Малена.

— И что же, городской совет послушался герцога? — спрашивает отец Теодор с интересом, не глядя на Волкова, сам при этом чуть улыбается серыми губами старика.

— Конечно, бургомистр пишет, что городской совет повторным голосованием отклонил моё соискательство, — тут Волков не выдержал обиды и заорал. — Соискательство! Будто не они мне предлагали эту должность, а я её искал! Просил у них! Чёртовы рыцари чернильные!

— Тише! Тише, сын мой, вы в доме Господнем, не забывайте!

— Простите меня, святой отец, — сказал кавалер, поклонившись сначала епископу, а потом и распятию, а после и перекрестившись.

— Вижу, что отказ от должности ещё не все огорчения ваши? — продолжал поп.

— Конечно, не все, — продолжал Волков. — Также господин первый консул пишет, что не дождался от господина Фейлинга обещанного брачного контракта и послал ему письмо с напоминанием. На которое господин Фейлинг не соизволил ответить. Не соизволил он!

Волков потряс письмом так, будто этот клочок бумаги во всём виноват.

— Не понимаю, отчего вы так злы? — спокойно заговорил епископ. — Разве я вам не говорил, что они вами играют, хорохорятся, в барабаны бьют, флаги носят, но как только господин кот зашипел, так мыши попрятались в подпол. А кот даже и когтей, кажется, не показал.

— Бюргеры, — с презрением произнёс Волков. — Хоть и показывают себя благородными.

— Бюргеры, бюргеры, — соглашался епископ, — за ними каждое слово надо записывать и регистрировать в нотариальной книге и говорить через суд.

— И что же мне делать? Может, мне прийти сюда с людьми да зарезать мерзавца Фердинанда Фейлинга? А с совета города за нанесённое оскорбление потребовать компенсацию?

— Что ж, это было бы поучительно, — произнёс епископ, — и прибавило бы вам заслуженной славы, но сие вряд ли бы улучшило ваши отношения с городом. Бюргеры не очень любят, когда их первых горожан режут, и уж совсем не любят, когда с них трясут деньги. Знаете что… Отправьте своих бравых молодцов в трактир, а сами поезжайте ко мне, там и поговорим.

Волков молча поклонился ему, а епископ встал не без труда из кресла и сказал людям, что ждали его:

— Дети мои, сегодня более благословлять не буду, устал, уж простите великодушно, завтра приходите, обязательно всех приму.

«Отправьте своих бравых молодцов в трактир». Сказать сие легко, а вот заплатить за такую прорву людей и лошадей совсем не просто. Серебро извольте выложить. Хорошо, что братья Фейлинги поехали к родителям спать, но даже так Волкову пришлось раскошелиться на талер. Деньги, деньги, деньги. За каждый шаг ему приходилось платить. Он передал монету Максимилиану, а сам скоро уже был в доме епископа.

Монашка, на удивление не старая и миловидная, сказала:

— Постелю вам в ваших покоях, господин.

Да, у него уже были тут покои.

Вскоре ему сообщили, что епископ вернулся и зовёт его к ужину.

Повар у епископа был хорош, Волкову принесли на ужин половину жареной утки в меду, а вот старый поп ел варёную постную телятину с брусникой. Волков пил крепкий вермут из погребов епископа, сам же епископ пил воду с мёдом.

— Не время злиться, — рассуждал отец Теодор. — Не время растить и лелеять обиды.

— Надобно случившийся позор обернуть к себе в выгоду?

— Именно, молодец вы, коли так думаете.

— Это не моя мысль, — отвечал Волков.

— А чья же? — заинтересовался поп.

— Одной женщины, что живёт при моём доме.

— Женщины? — епископ, кажется, удивился. — А не той ли рыжей госпожи Ланге эта мысль, что компаньонка вашей супруги?

— Именно её, и она уже не компаньонка моей жены, она ключница моего дома.

— Не компаньонка? — епископ стал серьёзен. — Потому что вы делите с госпожой Ланге ложе, жена с ней перестала водить дружбу?

— Не только, жена перестала водить с ней дружбу, потому что госпожа Ланге донесла мне, что меня задумывают отравить.

— Ах, это. Да, я помню о том подлом деле, помню, — говорил епископ, беря кусочек телятины и макая его в брусничный соус. — И значит, она умна, красива и предана вам, эта госпожа Ланге?

— И красива, и… Даже, кажется, слишком умна. И, возможно, предана. Она со мной ласкова.

— Но как вы умудряетесь держать в доме двух столь своенравных женщин?