Башмаки на флагах. Том 1. Бригитт

А Волков левой рукой скомкал письмо, словно горло врага сжимая бумагу, правой же вдруг смахнул всё, что было перед ним, со стола. Дорогая посуда, его серебряный кубок, вилки с ножами, блюдо с кусками жареной курицы, дорогой бокал жены из синего стекла, кувшин с пивом, всё, всё это полетело на пол, на колени к его жене.

Элеонора Августа вскрикнула от испуга, и Бригитт тоже, и потом обе, как по команде, закрыли рты руками, а монахиня стала креститься и креститься. А кавалер вскочил, сжал кулаки, упер их в стол и стал орать так, что лицо его стало багровым, а вены на шее вздулись:

— Ублюдки! Бюргерская погань! Чернильное рыцарство! Сволочь! Придорожная падаль!

Глаза его словно остекленели, и он продолжал сыпать и другими недобрыми словами и самыми отборными солдатскими ругательствами, которые при женщинах и звучать не должны.

— В блудных девках чести больше, чем во всех в них! Городская сволота, рыночные шуты, балаганные артисты, содомиты!

Монахиня уже вытаскивала из-за стола перепуганную и перепачканную куриным жиром госпожу Эшбахт. Брат Ипполит судорожно искал в своей сумке склянки, думая, какой настой дать господину. Госпожа Ланге так и сидела в ужасе, прикрывая рот ладонями. А челядь на кухне, как и положено ей, вся сбежалась к двери и со страхом и любопытством так и глядела, что там происходит у господ в столовой.

А в столовой Волкову стало не хватать воздуха, и он тяжело повалился в своё кресло. Дурных слов он больше не произносил, дышал так, словно пробежал милю, сидел, продолжая сжимать письмо от бургомистра в кулаке. А лицо его было таким багровым, что Бригитт перепугалась ещё больше прежнего, вскочила, подбежала к господину, обняла его за шею и кричала монаху:

— Ну что ты там копаешься, дай же господину капель каких-нибудь! Иначе у него удар случится!

И тут же кричала слугам:

— Эй, вы, чего зенки таращите, дуры, несите полотенце мокрое и воду, воду несите! В стакане!

Страх у окружающих отступал, суета кое-как приняла нужное русло, монах, не жалея снадобья, накапал ему в стакан. Волков молча выпил, а Бригитт, разжав его пальцы, вытащила из них — аккуратно, чтобы не порвать — злополучное письмо и стала читать.

А монах, щупая жилу на шее кавалера, следил за тем, как меняется умное и красивое лицо Бригитт по мере прочтения письма. Госпожа Ланге дочитала и вдруг сказала с неожиданной строгостью:

— Негоже вам, господин, так убиваться. Сами сказали вы, что они бюргеры. Чего же вы от них чести ждёте, коли они бесчестны? Странно ждать держания слова от чернильного рыцарства.

— Опозорили они меня, — прохрипел Волков. — Перед офицерами моими, перед людьми моими.

— То не вам позор, а им, — продолжала Бригитт всё так же строго. — Они и сами это знают. Вот первый консул так и пишет, — она снова стала читать мятый листок. — «С прискорбием и немалым стыдом пишу я вам». Видите? «С прискорбием».

Волкова только скривился в ответ. А красавица продолжала читать:

«.. и в том письме к городскому совету герцог выявил неудовольствие тем, что совет просил вас принять должность Первого капитана городской стражи. И в нём же Его Высочество просил совет ещё раз подумать о назначении на сей важный пост человека столь дерзкого и непримиримого».

— Ну подумайте сами, — продолжала Бригитт уже более мягко, — разве осмелятся все эти бюргеры противиться воле курфюрста? Во всей земле Ребенрее нашёлся всего один храбрец, что на такое отважился, — говорила она, гладя его по голове, словно ребёнка.

И она снова начала читать: «А моё письмо по поводу будущего бракосочетания господин Фейлинг оставил без ответа.».

— Холопы, — холодно, но уже спокойно произнёс Волков, — стоило господину прикрикнуть, так даже этот «благородный» обгадился. Про свадьбу забыл, а я уже племяннице всё рассказал. Фердинанд Фейлинг мерзавец, трус и лакей. А ещё недели не прошло, как обниматься лез, — Волков поморщился, вспоминая это. — Братьев Фейлингов, что состоят при мне, выгоню сегодня же. Пусть убираются.

— Сие не умно будет, — сразу сказала госпожа Ланге.

— Плевать, не хочу это семя трусливое и лакейское видеть при себе. Пусть своему герцогу прислуживают.

Слуги уже стали убирать осколки стекла и куски еды с пола, смывать липкое пиво, а Бригитт села рядом и положила на его руку свою:

— Торопиться, господин мой, не нужно. А то ведёте себя, как солдафон неумный.

— Я и есть солдафон, — высокомерно произнёс кавалер.

— Вот именно, а надо быть политиком. Хитрым будьте. Они хитры и трусливы, а вы будьте хитрым и храбрым. Не спешите, и за всё, за все унижения с ними поквитаетесь.

— Это оскорбление! — воскликнул он. — Понимаете? Оскорбление! Мои офицеры… Моя сестра, все ими оскорблены. Их посулами, и клятвами, и обманами. Поманили дураков, да и обманули! Бюргеры поганые. Холопы.

— А ещё посмеётся над вами и граф, узнав про ваш конфуз, — словно подливала масла в огонь Бригитт.

Волков взглянул на неё зло. А она продолжала как ни в чём не бывало.