Басаргин правеж

Сыск двигался успешно. Многие иноки, как выяснилось, Филиппа недолюбливали. Сразу девять монахов дали показания, что от молитв, отшельничества и столпничества настоятель отвлекал их на работы. Несколько пещер, в которых старцы дневали в молитвах, а спали в гробах, он просто снес, поставив на тех местах теплые и просторные рубленые скиты, — языческие капища, наоборот, не трогал, оставив на местах все каменные лабиринты, оставшиеся с бесовских времен. Казну тратил на мастерские и инструмент, лишь малые крохи выделяя на строительство храмов. Оные же лишний раз указывали на его гордыню, имея размеры просто немыслимые, ненужные. Монахи его сей гордыней попрекали — но Филипп все равно строил все большим, ровно всю страну к себе намеревался пригласить.

Новый соловецкий игумен Паисий поначалу шабаши и колдовские обряды Филиппа отрицал, но когда архимандрит Феодосий пригрозил отправить его за ложь в Андронников монастырь, томиться в заточении, а за покаяние, наоборот, посулив прощение и чин епископа, — признался во всем, показав даже, где прежний настоятель диавола призывал, где бесам поклонялся, где с голыми ведьмами на шабаше содомским грехом занимался.

Каким образом можно совершить содомский грех с бабой, пусть и продавшей душу нечистому, архиереи не поняли — даже Басаргу о сем спросили. Однако же, по размышлении, решили оставить показания как есть. Раз содомский грех был — должен отвечать.

За два месяца отчет о следствии наконец-то был составлен полностью — и Басарга по своей обязанности прибыл за ним на специально нанятом ушкуе. Иерархи желали доставить в Москву, на суд, всех девятерых монахов, давших показания, и самого игумена Паисия. К опричнику на струг столько народа поместиться никак не могло.

День, когда холмогорский ушкуй встал у соловецкого рыбного причала, выдался ветреным и дождливым. Может быть, поэтому игумена Паисия никто из его братии или трудников провожать не пришел. Темными тенями скользнули с берега на причал монахи, поднялись по сходням на борт и словно провалились в приоткрытую крышку трюма.

Мест в каютах на всех не хватало, и потому для пассажиров корабельщики поставили в трюме столы, сколотили скамьи и повесили гамаки. Комиссия Церковного собора задержалась на добрый час, а когда пришла, Басарга стал свидетелем нежданного безумства…

Семеро священников — двое архиереев, игумен и помощники, спустившись на причал, повернулись, отвешивая прощальные поклоны в сторону Преображенского собора. И тут вдруг один из святых отцов громко выдохнул:

— Красота какая! Вот оно, величие веры и подвижничества христианского… Что же мы делаем, братья мои? Гордыню свою тешим, за успехи ближнему своему мстим! За что караем? За чудо Господнее! За то, что из пустыни обитель могучая и богатая выросла! Сами сего сотворить неспособны, иным же мстим! Лжем, душою кривим, к лжесвидетельству склоняем, напраслину возводим. И все отчего?! Месть и гордыня! В аду нам всем гореть! В аду, в аду! Слуги мы диавола, отцу лжи всем синклитом поклонились!

К несчастному тут же кинулись остальные священники, принялись его утешать и уговаривать. Спустя несколько мгновений бунтарь обмяк, и остальные внесли его на ушкуй, упредив стоящего у сходен Басаргу:

— Епископ Пафнутий сомлел. Надо бы в постель его скорее. И воды… Жарко ныне, вот и сомлел.

— На корме каюта, — указал боярин Леонтьев. — Постели нет, но сундуки тюфяком закрыты и застелены.

Священники, с мокрых ряс которых текли струи воды, неуклюже двинулись в указанную сторону, а Басарга всмотрелся в сторону собора, столь странно пошутившего с архиереем. Однако ничего особенного ни в шпиле, ни в куполах по сторонам не заметил. Даже крест повернулся к нему боком и казался обычным золоченым шестом.

— Отваливай, — приказал корабельщикам подьячий.

Поморцы втащили влажные сходни на борт, скинули причальные концы с быков, оттолкнулись, и высокое двухмачтовое судно вскоре растворилось в серых косых струях, оставшись наедине с морем.

Басарга сошел с ушкуя в Кеми. Дальше комиссия святого Собора отправилась сама. Подьячий же намеревался вернуться к Архангельскому монастырю, собрать документы и отчеты. Он тоже закончил свою работу — но вернуться хотел по Двине, завернув к себе в поместье. Времени до распутицы хватало. Можно, наконец, хоть пару недель провести в своей усадьбе, выпить с друзьями, узнать об их успехах, похвастаться своими. Может, и им в столице что-то понадобится. Тогда еще и попутчики в дорогу найдутся…

* * *

Государь принял подьячего милостиво, за труды похвалил, отписку же смотреть не стал, отложив вместе с прочими бумагами на сундук под окном, встал перед ним, положил ладонь на слюду, словно проверяя — намокнет или нет?

— Поливает, — тихо сказал он. — Все дождь и дождь, словно оплакивает небо кого-то. Ты как добрался, Басарга? На дорогах, поди, распутица.

— Грязь — не распутица, государь, — весело ответил подьячий. — Лошади в ней не тонут. Даже и удобно. Смерды на дороги носа не кажут, посему свободно везде. Скакать куда быстрее получается.