Басаргин правеж

«Храбрый боярин Басарга! — таким же красивым почерком было написано внутри. — Служба твоя честна и самоотверженна, достойна наград и уважения. Такие храбрые витязи, как ты, Басарга, служить должны достойному господину, умеющему ценить преданность и награждать старания. Господину, чья знатность и происхождение не вызывают сомнений, а родовитость позволяет склонять пред ним голову без унижения. Ты же, по воле несчастливых обстоятельств, стал слугой отпрыска худородного, роду плебейского, с Рюриковичами ничем не связанного племени. Ибо ведомо всем, что великий князь Василий Третий Иванович бесплоден был, и за двадцать лет брака жена его Соломония ни разу от Василия не понесла, и жена Елена за четыре года не понесла. А откель у нее плод после того взялся, так о том князь Овчина-Телепнев[33] всем сказывал без стеснения. Тебе ли, воин храбрый и достойный, служить байстрюку безродному, в грехе зачатому, в бесстыдстве воспитанному? Я, король Сигизмунд Август, тебя к службе своей призываю, и токмо за согласие твое готов землями наградить по Луге и Нарове, на прежнее усердие надеясь…»

Сказать, что Басарга похолодел — не значило ничего. Он просто заиндевел, словно пойманный на воровстве немец, залитый в наказание у проруби ледяной водой. За одно только чтение посланий подобных можно легко на кол угодить. А уже если повторить хоть слово — так и кол райским местом окажется.

Не дочитывая подметное письмо до конца, подьячий сбежал вниз, отшвырнул холопа подальше в угол, распахнул дверцу печи, кинул послание в огонь, дождался, пока сгорит, после чего разворошил пепел кочергой, истребляя всякие следы заползшей в дом мерзости. Облегченно перевел дух, вытер испарину со лба.

— Кто же его принести сюда мог, в дом подбросить? — покосился он на Тришку-Платошку, и тот сразу мотнул головой:

— Не я!

— Понимаю, что не ты… — Опричник подкинул в топку еще несколько поленьев поверх разворошенного пепла. Чтобы уж наверняка…

На самом деле, принести мог кто угодно и без всякой задней мысли. Коли посланец приличного вида письмо господину передает — то почему и не принять? Подьячего дома нет — оставили в покоях. Это и Горюшка могла сделать, и холоп любого из побратимов. Да и из друзей неладного никто бы не заподозрил. Посему лучше ничего не искать, не выслеживать. Лучше пусть забудут все про конверт, словно его и не было.

— Топи, топи лучше! — потребовал Басарга. — Не май месяц на улице. Что-то зябко мне ныне…

А мысли крутились вокруг того, почему именно ему подкинули это убийственное послание? Понятно, что ныне он не боярский сын безвестный, право имеет в любой час к государю Иоанну Васильевичу входить, на боярскую думу зван бывал… Да токмо все едино — худородный, при дворе всего пару раз в год появляется, в думе тоже гость, а не боярин. Для боярских детей что Рюриковичи, что Телепневы — знать, которой служить не зазорно. И влияния у простого подьячего немного. Почему ему Сигизмунд письмо прислал? Почему не князьям, не боярам знатным?

Или…

Или им тоже таковые письма отправлены?

Басарга снова похолодел до кончиков пальцев. Ему, худородному, телепневское происхождение Иоанна никакой обиды не чинило. Однако же князья Салтыковы, Челяднины, Горчаковы, Можайские, Волконские, Шаховские… Они за место за столом выше друг друга насмерть грызться готовы, в монастыри уходят, дыбу терпят, от полков ратных прямо в битвах отказываются, царские приглашения рвут. А уж узнать, что не Рюриковичу, а Телепневу всем родом служат, — тут и верно, изменить могут с легкостью. Ибо родовитость Сигизмунда сомнения не вызывает, а вот Ивана Васильевича…

Подьячий начал понимать, почему государь столь трепетно отнесся к известию о существовании старшего брата. Коли брат есть — стало быть, отец не бесплоден!

Вот только брат старший в монастыре родился, вдали от глаз людских, после того, как Соломония из мужниной постели, в которой двадцать лет зачать не могла, в иной город уехала. А посему, кто отец…