Басаргин правеж

— Знаешь, в чем разница меж нами? — отхлебнув вина, спросил Софоний. — У тебя отец с матерью есть. Они тебе невесту присмотрят, коли уже не высмотрели. Они и посватают, и приданое обговорят, и условия брачные, и красоту невесты оценят. Приведут и скажут: вот твоя жена, сынок, живи! Все, как было у Ильи и Тимофея. Письмом домой отозвали, свадьбу сыграли — и точка. Ныне они у нас бояре женатые. Я же про отца с матерью токмо гадать могу. А уж невесту они мне точно искать не станут. Ибо вроде как есть они, но все же их нет. Теперь и мой ребенок таким же будет…

Он вскинул бурдюк над головой, сделал несколько больших глотков, поморщился:

— О матери ему сказывать нельзя. Ибо он есть позор материнский, а не радость. Про отца тоже не стоит. Ибо с отца за матушку твердый спрос будет. А мамино имя честным ответом марать нельзя…

Басарга тоже скривился, отобрал вино, надолго к нему приложился. Мысль о том, что дети его и Мирославы растут точно таким же безродным бурьяном, внезапно обожгла его душу.

— Зато ты можешь девицу по своему выбору сосватать, на родителей не полагаясь, — попытался найти хорошую сторону подьячий.

— По своему выбору и у родителей испросить можно, — пожал плечами Софоний. — Мне же что, посаженых или крестных свататься засылать? Так ведь все едино, первым вопросом будет: из какого роду жених? А жених — выблядок. На сем разговор и завершится.

Он потянул к себе бурдюк, выпил и продолжил:

— Я с судьбой такой уж смирился давно. Изменить ничего не в силах, вот и несу свой крест молча. Но как-то не думал, что сам таких же горемык плодить стану.

— Не будут они горемыками! — твердо пообещал Басарга. — Уж я постараюсь. Ныне их учат так, как детей царских никогда не учили! Языкам иноземным учат. Счету учат, письму учат, делу морскому учат, бою на мечах, огненному бою, искусству драки в подвалах и на воде. Всему, что только человек знать может, что в жизни возвыситься помогает. Как повзрослеют, они в мир выйдут, ако львы в чащу лесную. Ни умом, ни хитростью, ни силой никто с ними не сравнится! Таких про родителей никто не спросит. К таким сами станут в родичи напрашиваться.

— В нашем мире, друже, ни ловкость, ни разум, ни храбрость не значат ничего, — покачал головой Софоний. — В нашем мире слава твоя дается при рождении. И чем выше род, тем больше славы. Будь ты даже туп, как дерево, и труслив, как заяц.

— Раньше не значили, — ласково пригладил свою бородку подьячий Леонтьев. — Ныне же, старанием Иоанна Васильевича, лучше быть храбрецом худородным, нежели чистокровным Рюриковичем. И мыслится мне, обратно государь наш всего этого уже не повернет.

— Долгих лет государю Иоанну Васильевичу! — вскинул к небу бурдюк боярин Зорин и сделал несколько больших глотков.

— Долгих лет, — согласился Басарга, отбирая вино.

— Розмыслов толковых хорошо бы еще найти, — неожиданно сказал Софоний. — Ныне, смотрю, умение сие тоже весьма важное. Где храм поставить, где мельницу с мастерской, а где и осадную башню собрать али бой огненный наладить.

— Надо, — согласился подьячий. — Токмо нет на примете никого.

— Я найду, — пообещал боярин Зорин. — И еще над сей затеей поразмыслю. Ну что, за львят? Острых им клыков, железной воли и крепкого здоровья!

— За львят!

Струг с шелестом резал воду, слегка наклонясь, и стремительно уходил в длинный северный день…

Великое дело — попутный ветер с попутным течением. Утром нового дня струг под всеми парусами промчался мимо Холмогор, к полудню — мимо Михайло-Архангельского монастыря. Здесь быстро разрастался новый город. Морская торговля расширялась, корабли становились все крупнее, и уходить в реку почти на сто верст против течения им было не с руки. Без ветра попутного на узкой реке сего не сделать, да еще и на мель легко налететь ненароком. Поэтому причалы ставились теперь здесь, возле самого устья. Рядом с причалами поднимались амбары, навесы, мастерские, дома для работников, хоромы купцов. Какой из этих богатых дворов принадлежал ему — Басарга не знал, но причаливать времени не было, как любопытство ни мучало. Царский приказ — превыше всего.

В море они вышли без опаски. Волнения большого не было, а дни в начале лета на Студеном море такие, что ночей порой и вовсе не замечаешь. Солнца, может, и нет — но видно все окрест, словно оно еще только-только садиться собралось. Ветер, правда, дул боковой — но Тришка-Платошка половину дня проспал, отдохнул, так что с неудобным морем должен был справиться.

К рассвету уставший холоп уверенно подвалил к одному из пустующих причалов и принялся увязывать парус. Дежуривший в порту послушник, поймав конец, намотал его на причальный бык и сразу предупредил:

— Сие для шняк монастырских место! Ныне на промысле они, однако же в любой час вернуться могут.

— Не бойся, мы ненадолго, — пообещал Басарга, сходя на берег.

В этот раз он нашел игумена-сквернослова быстро. Наудачу, тот стоял у приставной лестницы, все еще не замененной нормальным крыльцом, и горячо объяснял нескольким плотникам: