Басаргин правеж

Она с трудом поднялась, добрела до парной. Там всплеснула вода, послышался крик. Басарга пошел следом. Пол был холодный, а княжна распласталась на втором полке. Ледяной водой, понятно, обливалась. Боярин замешал для себя теплой, окатился, взял веники и подступил к женщине, принялся стегать ее от ног к плечам. Княжна блаженно застонала и вроде как обмякла.

После веников Мирослава, понятно, помылась, потом загнала Басаргу на верхний полок и тоже хорошенько отхлестала. А потом оба, чистые до хруста, они вышли в предбанник и развалились на шкурах царской скамьи напротив друг друга, угощаясь курагой и глотками пробуя вино. На большее их пока не хватало.

— Ты откуда здесь, милая моя? — наконец спросил боярин.

— Государь передать велел, что тебя завтра на посольском приеме ожидает, после полудня.

— Разве ты в его свите? — удивился Леонтьев.

— Ты иногда такой глупый, — рассмеялась княжна. — Коли царица к мужу своему пришла, где я быть могу?

— Ну да, конечно, — хлопнул себя кулаком по лбу боярин. — Тогда расскажи, каково тебе ныне в свите царской?

— Буйно… — выдохнула все одним словом Мирослава. — Черкеска ярая, кровь с молоком, в глазах огонь, в душе азарт. Непоседливая, шумная, ехидная, ловкая. Не хочет вышивать, на охоту рвется. Не хочет в подушки каретные, в седло норовит прыгнуть. Не хочет псалтыри читать, в пятнашки бегать желает. Как службы в храме выстаивает, уж и не представляю.

— Как же ты ее выносишь? — удивился Басарга.

— Укоряю… — забавно фыркнула носом княжна. — Меня государь к ней привел, упредил, что послушница я монастырская и наставлять ее буду в благонравии. Она первым же днем донимать начала. То одно спросит, то другое. Как пояс завязывать, как шапку поправлять, как платок на волосы класть. И каждый раз: «А сие благонравно?» А опосля на прогулке зайца увидела, да шпоры как даст, да за ним! Он в рябинник — она следом. Он через реку — она за ним. Он в кусты — она через верх. Он в сугроб — она туда же. Я насилу в седле удержалась, пока за ней гналась. Ну, куда зайцу супротив туркестанца? Нагнала Мария косого в поле и цап за уши! Он визжит, брыкается. Я подъехала и говорю: «Нехорошо так зайца держать. Нужно лапами от себя, дабы одежду не порвал. А так не благонравно». Царица так хохотала, что и упустила косого-то. С тех пор коли и донимает, так больше в шутку. А как серьезно что говорю, коли не по обычаю поступает, так и слушается.

— Верхом? За зайцем?

— Засиделась я в четырех стенах, любый мой, пока пряталась. Устала от покоя-то. Вестимо, буйство царицыно мне ныне токмо в радость. Не хочу вышивать! Хочу в седло и на охоту! — Похоже, Мирослава чувствовала себя совершенно счастливой.

— Как же государь такую жену выносит?

— А никак, — пожала плечами княжна. — Она сама по себе живет, он сам по себе в дела погрузился. Встречаются, токмо чтобы долг супружеский исполнить. По субботам обязательно, да еще на неделе бывает… — Мирослава пригубила вино и хитро прищурилась: — Так скажи мне, милый, по какому месту ты меня узнал?

— По всем, ненаглядная моя… — Боярин придвинулся вперед, опустился со скамьи на кошму, встав на колено, скользнул ладонью по ее ноге, наклонился к ступне, поцеловал мизинец: — Я в тебе и этот пальчик узнаю, и этот, и этот. И эту родинку, и этот пушок, и этот изгиб…

Когда он добрался до бедра, слабые стоны кравчей подсказали, что слов его она уже не слышит. И вместо слов жаждет совсем другого…

В бане было тепло и просторно, удобные лавки, вкусное угощение. Посему расстались они только на рассвете. Мирослава, торопливо чмокнув Басаргу в губы, умчалась облачать царицу после пробуждения, а подьячий, неспешно собираясь на прием, с некоторым запозданием обнаружил, что его одежда исчезла. Остался только пояс с оружием и плоский поморский засапожник. Вместо его серого тряпья лежала белая шелковая сорочка, коричневые штаны из тонкого плотного сукна, густо шитая золотом ферязь с собольей опушкой, стояли коричневые сафьяновые сапоги.

Покрутившись, опричник смирился с обстоятельствами и оделся в то, что есть, — благо наряд пришелся впору. Этаким гоголем он и вышел на двор — где почти все были одеты в серые и черные рясы и различались разве что наличием или отсутствием сабли на поясе.

До полудня времени было в достатке — и Басарга решил поискать холопа, оставшегося вчера возле дворца. После некоторого размышления он направился к конюшне и тут же обнаружил Тришку-Платошку, дремлющего в стоге сена.

— Вставай, — пнул его в подошву подьячий. — Тебя кормили?

— Да, боярин! — засуетившись, выбрался на свет холоп, выдергивая соломины из волос и из-за ворота. — Боярин Зорин угостить изволил!

— Софоний? — изумился Леонтьев. — Он-то здесь откуда? Я так мыслил, его из Москвы никакими ковригами не выманить!

— Тебя искал, боярин.

— Откуда он знает, что я здесь?

— Это совсем нетрудно, — ответили ему от угла сарая. — Куда бы, в какую даль тебя Иоанн Васильевич ни заслал, но возле княжны Шуйской ты обязательно вскорости появишься.