Басаргин правеж

Хозяева ладей и ушкуев с завистью смотрели вслед счастливчикам, ушедшим за прибылью, но поделать ничего не могли. Поморские кочи не боялись ни ударов острых льдин по усиленным бортам, ни затирания торосами, ни обледенения, а при нужде могли и вовсе скользить по льду на брюхе — лишь бы ветер был попутным, а лед ровным. Правда, и стоили они куда поболее других суденышек, а по мелководным извилистым рекам передвигались с немалым трудом — и потому дальше Северной Двины предпочитали не соваться.

Лед еще сплавлялся вниз огромными белыми полями, когда река начала подниматься. Это стало сигналом для большинства купцов грузить и свои посудины — на большой воде от столкновений уйти проще, да и в зажор попасть маловероятно. Риск, конечно, остается, но ведь каждый день простоя — убыток.

Глядя на соседей, стал собираться в путь и Басарга. Рана у него уже почти затянулась, боярин обходился без повязки. Карст Роде выглядел бодро — вино явно пошло на пользу. Однако и рана у него пока не зарастала, и рука висела на привязи. Похоже, сабля порезала какие-то мышцы, и теперь пленник надолго остался одноруким.

Дату отплытия назначила Северная Двина. Быстро поднимаясь, она добралась до козлов, на которых зимовал струг, и однажды вечером тот просто всплыл. Холоп бросил якорь, но эту ночь они провели уже на борту, а поутру подняли парус, и по сторонам зажурчала вода…

Ветер был боковым, однако просторы разлившейся реки позволяли холопу лавировать, словно в море, и он ловко пробирался вверх по реке, то поднимаясь с попутным ветром против течения, то резко перекладывая руль и проскальзывая к подветренному берегу, чтобы потом опять повернуть наверх.

— Глазам не верю, — покачал головой датчанин, — чем заслужили вы милость Господа, русские, что он наградил вас такими просторами? У нас, куда ни сунься, уже через час пути на деревню наткнешься, а через два — на крепость или город какой. Каждый куст кому-то принадлежит, за каждой канавой надсмотрщик, за каждый чих налог полагается. Здесь же, поди, отошел от реки, дом построил да и живи где хочешь и сколько хочешь?

— Коли заметят, подати придется платить, — предупредил Басарга. — За пашню, тони или меха. Чем жить станешь, за то и платить.

— Чего? — вытянул шею Роде.

— Подати платить, — повторил опричник.

— Прости, боярин, но я, видать, ослышался. Не сочти за труд, еще раз повтори, чем мне такая вольность грозит?

— Придется платить подати… — размеренно произнес Басарга Леонтьев.

— Подати! — нервно расхохотался датчанин. — Подати! Бери что хочешь, живи где хочешь… И всего лишь — подати! Эх, боярин, не бывал ты в местах, где у каждой крысиной норы моментом хозяин находится, сборами обложить норовит, а то и в рабы с потомками вместе записывает… А ваша жизнь суть вольная вольница. Ничто не запрещается, ничто не наказывается. Коли другим зла не делаешь, то и живи по своему разумению, где пожелаешь! Мечта…

— Так живи, — предложил с усмешкой боярин. — У нас всяким людям рады, лишь бы зла не замышляли.

— Рад бы в рай, грехи не пускают, — пожал плечами датчанин. — Я человек моря, от земли кормиться не умею. Поверишь, даже дома у меня на берегу нет. Иные от берега до берега живут, а я на берег от моря до моря попадаю.

— Но ведь родился ты где-то? Не на корабль же тебя чайки принесли?

— Чайки? На корабль? — Роде громко расхохотался, оценив шутку. — Можно и так сказать. Ибо вольной земли на Лабе, на которой я родился, нету более. Датский король завоевал. Я, правда, к тому времени уже в море жил. Сперва простым моряком, потом суденышко прикупил и торговать попробовал…

— Нешто моряки у вас такое жалованье получают, что на корабль с товаром деньги так быстро скопить могут? — удивился Басарга.

— За то, как я копил, меня в Гамбурге и Киле виселица ждет, боярин, — безмятежно признался датчанин. — Однако серебро скопленное все едино на пользу не пошло, рассыпался мой пинт еще до того, как прибыль успел принести. После того я к королю Фредерику на службу и пошел, корабли его в походах охранять. Посему датчанин я, так получается, по службе, а не по рождению. Ныне у тебя в полоне, можешь за русского считать.

— Что же с тобой делать, полонянин? — почесал подбородок опричник. — Я так понимаю, родичей у тебя нет? Выкупа за тебя никто не заплатит?

— Прости, боярин… — Карст Роде, забывшись, попытался развести руками и тут же охнул от боли.

— А король Фредерик выкупит?

— Так ведь я от судна отстал! Мыслю, в списках еще с осени не значусь.

— И у самого казны прикопанной тоже нигде не спрятано?

— Токмо не говори, что камень на шею и в воду, боярин, — рассмеялся пленник. — Я тебе еще пригожусь.

— Ишь ты, селезень сказочный… — хмыкнул опричник. — Откуда ты токмо так хорошо по-русски болтаешь?

— Так всю зиму в Холмогорах! — напомнил датчанин. — Там ни по-англицки, ни по-нашему никто со мной беседовать не собирался. Пришлось самому тумкать, где, что и как здесь обзывается. Да быстро, ибо немому пожрать себе найти не так-то просто. Но, вишь, ничего, управился.