Басад

Самое время привести леденящий душу пример такого замечания и процитировать последующий разбор полетов. Но мы опустим этот художественный изыск и продолжим дальше, оставив за кулисами маленькие секреты нашей с Редактором кухни. Тем более что без многочасовых неистовых споров и дотошнейшего вникания во все вообразимые смысловые оттенки и общий контекст невозможно передать тогдашний накал страстей.

Скажу лишь, при следующем обсуждении этого сна он старался говорить со мной как можно деликатней, чуть ли не как с душевнобольным.

Вот, пожалуй, почти все, что я хочу на данном этапе сообщить о Господине Редакторе. Но не расстраивайтесь: вы еще встретитесь с ним в тексте, и, если не принимать во внимание нижеследующую оговорку, его душевное тепло присутствует и недреманное око незримо витает где-то в и над этим повествованием.

И пусть теперь только попробует заикнуться о неконвенциональной структуре предыдущего предложения, и я гарантирую ему эпическую баталию часа на полтора!

Напоследок добавлю, что мы и по сей день не сошлись во мнениях по вопросу, является ли роман «Челленджер» романом или не романом, хоть и не раз препирались на эту тему и во время редактуры, и даже после. И если тогда был общий сюжет и аж две сюжетные линии… Кстати, и насчет количества сюжетных линий у нас были разногласия. Редактор настаивал, что линия одна. Но не в том суть, еще раз — если тогда наличествовал сюжет, тесно сплетенные им главы, хронология событий и иные прямые или косвенные признаки романа, и все равно мне не удалось убедить Господина Редактора, что мой первый роман — действительно роман… Даже не знаю, что же будет теперь, когда мы вновь столкнемся с подобным вопросом.

Если, конечно, Господин Редактор согласится быть редактором моего второго «творения», после того как ознакомится с этим фрагментом.

* * *

Послесловие или Реквием по редактуре

Сбылось мое самое мрачное опасение: полноценная редактура не состоялась. Не то чтобы Господин Редактор разобиделся и отказался, хотя, разумеется, для проформы поворчал. Но загвоздка была не в этом. Он сделал ознакомительную читку, выдал немало дельных замечаний и указал на необходимые дополнения. Я все это переварил, исправил и дописал, мы обозначили сроки, и начался процесс редактуры. И…

И… на этом фронте воцарилась гробовая тишина. Опущу все свои переживания и ограничусь фактами. К намеченному сроку Господин Редактор осилил один фрагмент из двадцати трех. И то — лишь частично, так как наш метод работы состоял из двух этапов. Он ставил понятные одному ему пометки в виде подчеркиваний, выделений разными цветами и тому подобного, а затем мы садились и бурно их обсуждали. Так вот, по окончании первого срока редактуры был готов лишь набор загадочных пометок на один-единственный фрагмент.

Потом был и второй, и третий — последний — срок, перед которым я приехал к Редактору без предупреждения, и между нами состоялся серьезный разговор. Однако и это не помогло. И дело уже было не только в пунктуальности — работа Господина Редактора стала все больше смахивать на халтуру, чем на редактуру. Под самый занавес заключительного акта этого трагифарса, длящегося уже больше полугода, Редактор предпринял неожиданную попытку создать видимость кипучей деятельности. Он взял и часа за два добил шесть-семь глав и так же внезапно застопорился где-то посередине романа. Наплевательство так и бросалось в глаза — общее число правок во всех этих фрагментах оказалось меньше, чем в первом и далеко не самом длинном рассказе.

Такие дела…

Так что, к сожалению, в дальнейшем колкие и меткие вставки Господина Редактора с антитезами к высказываниям самовлюбленного главного героя будут встречаться гораздо реже. Однако мы не прощаемся с Редактором окончательно. Была ведь ознакомительная читка, ее обсуждение, и у меня все-все записано. А кроме того, — и это, пожалуй, самое страшное — теперь мы с вами один на один. И некому защитить вас, дорогие читатели, от моих литературных бесчинств.

Азриэли, Дина и Миша без крыши

В конце января меня нежданно-негаданно выдвинули представителем факультета на соискание стипендии Азриэли. Господин Давид Азриэли, учредивший благотворительный фонд, был израильско-канадским строительным магнатом, нагромоздившим по всей нашей стране свои торговые центры.

— Стипендия чрезвычайно престижная. Не оплошай. Я приложил немало усилий, чтобы убедить декана, — Шмуэль смерил меня долгим многозначительным взглядом и, сменив тон, насмешливо добавил: — Правда, не знаю, награда это или наказание.

Эта фразочка мне сразу не понравилась. С такой интонацией он обычно сообщал плохие новости, подслащая их юморком или излюбленными цитатами из Священного Писания. Однако истинные причины сарказма выяснились много позже, когда оказалось, что мне светит чисто символическая надбавка к стандартной аспирантской стипендии, в то время как львиную долю захапают Технион и факультет.