Барракуда

– Утром встала, как обычно. Допустить, чтобы узнали об изнасиловании, не могла. Договорились и с мужем, и с мамой, что об этом никто не узнает, потому что тогда придётся забыть о любимой работе. Этого я себе позволить не могла. Сами знаете – скрыть что-то в нашем городе невозможно. Меня до сих пор поражает несправедливость общественного мнения по отношению к изнасилованным женщинам. Никак понять этого не могу. Изобьют женщину, ограбят или, не дай Бог, убьют – потерпевшая. Все жалеют, соболезнуют, стараются помочь, кто чем может, а, если изнасилуют, то тут же эта жалость как будто растворяется. Ну, не то, чтобы растворяется. Другой какой-то становится. Вместе с жалостью и осуждение появляется, мол, сама виновата. Не крутила бы хвостом, так ничего бы и не случилось. А ещё нездоровый интерес. Похабно – липкий какой-то. Это пугало больше всего. Из дома боялась выйти. Думала, почему-то, что все уже давно всё знают. Как в школе появляться после такого? Как детям в глаза смотреть? Словно пружина вся сжалась. Собираемся мы, а тут звонок в дверь. Открываю – полиция. «Ну, вот и конец, – думаю. – Всё уже известно.» А они, оказывается, за Витей пришли. Прямо при детях и маме набросились на него, хотя он совсем не сопротивлялся. Ударили несколько раз, на пол повалили, наручники надели. И всё с криком, угрозами, матом. Мы как остолбенели. А они его подняли и повели. И, главное, никто и не удосужился объяснить, за что забирают, что он натворил. Если бы не успела спросить, что всё это значит, так бы и не сказали. Но я успела, и офицер ответил, что забирают за убийство. Час от часу не легче! Маме, сразу после их ухода, плохо с сердцем стало. Уложила на диван, скорую вызвала, но бесполезно, хотя врачи быстро приехали. Приехали, а она уже мёртвая. Инфаркт. Увезли в морг. Вот так, Мария Ивановна, в одночасье всё и рухнуло. Вчера ещё и дружная семья, и радости, и планы, и мечты какие-то. Хоть и не задумывалась, конечно, об этом, но всё казалось вечным и незыблемым. А тут раз и нет ничего. Как ветром сдуло. И муж любимый был и мама, а тут… . Села я на стул, и сижу. И не вижу ничего, и не слышу. Говорят, что существует болевой шок, когда человек вроде бы должен кричать от непереносимой боли, а он её не чувствует совсем. Вот и у меня, наверное, наступил этот самый шок. Что делать? Почему это всё? За что? Поди разберись. Вроде бы и жили, как все, и зла никому не делали, а тут на тебе. Воистину говорят: «Пришла беда – отворяй ворота!». Кто-то в таких ситуациях напивается, кто-то рыдает, кто-то даже и руки на себя наложить готов, а я – нет. Я просто опустошённая какая-то стала. Оболочка одна. И дети. Я только потом вспомнила, что дети почему-то не плакали. Совсем. Будто всё мимо них прошло. Но то, что они совсем другими стали, я почувствовала. Ну, так вот. Сидела я так, не знаю сколько, пока не услышала: «Хлебушка хочу!». Катюша хлеб любит почему-то больше всяких сладостей. Вот её-то голосок, как будильник, и пробудил сознание, – сказала Ольга и остановилась, увидев, как при последних словах вздрогнула Лидия Ивановна.

– Простите, Мария Ивановна. Не знаю, что вдруг на меня накатило, – стала извиняться Ольга. – У вас, поди, и своих забот хватает, а тут я …

– Ну, что ты, Оля? Ну, что ты? – взволнованно перебила Мария Ивановна. – Продолжай. Для меня очень важно то, что ты рассказываешь. Очень! Очень близко, понятно и важно! Ты даже не представляешь, как! Я тебе потом всё объясню. Хорошо? – попросила Мария Ивановна.

Ольга кивнула в знак согласия и продолжила: