Барон Унгерн

На первом же допросе в плену его спросили, почему он так одевался: не для того ли, чтобы «привлечь симпатии монголов»? Унгерн ответил, что подобных намерений не имел и «костюм монгольского князя, шелковый халат, носил с целью на далеком расстоянии быть видным войску»[124]. Объяснение кажется невероятным — так мог бы сказать средневековый полководец, а не семеновский начдив. Конечно, были и другие причины, но в глазах врагов Унгерн хотел предстать воином, а не ловким политиком, эксплуатирующим национальные чувства кочевников[125].

2

Год назад Сюй Шучжэн заставил Богдо-гэгэна отречься от престола, и хотя никто в Монголии не рассматривал это отречение как имеющее хоть какую-то законную силу, Унгерн решил с должной пышностью отметить восстановление монархии. Сразу после взятия Урги он собрал в Маймачене представительную группу князей и лам и, понимая, что такие дела не терпят неквалифицированного вмешательства, предложил им самим выбрать «счастливый день» для вторичного восшествия Джебцзун-дамба-хутухты на возвращенный ему трон. В сущности, речь могла идти лишь о его торжественном выезде из Ногон-Сумэ и богослужении в одном из храмов Да-Хурэ, где он будет присутствовать в качестве монарха, но русские мемуаристы, затрудняясь подыскать подходящий термин для этой не имеющей аналогов церемонии, называют ее «коронацией».

Монголия жила по лунному календарю. Длительными гаданиями под руководством Чойджин-ламы, родного брата Богдо-гэгэна и главного государственного оракула, десять лет назад якобы предсказавшего юному Семенову его фантастическую карьеру, было установлено, что ближайшим счастливым днем является 15-й день 1-го весеннего месяца 11-го года эры Многими Возведенного[126]. К этому дню в столицу съехалось множество монголов, прибыли делегации провинциальных монастырей, аймачные ханы и хошунные князья Халхи с семьями и челядью. «Их становища на берегах Толы представляли красочную картину, достойную кисти талантливого художника», — пишет Торновский. А Князев замечает: «Если принять во внимание, что монголы часто ездят по 200 верст о дву-конь только для того, чтобы попить чаю и поболтать с приятелем, нетрудно представить, как велик был съезд кочевников».

Унгерн велел начальнику автокоманды, где служил мобилизованный Хитун, приготовить автомобиль для подарка Богдо-гэгэну. Из трофейного автопарка выбрали почти новый, 1916 года выпуска, четырехцилиндровый «шевроле». При работе мотора «муфточки клапанных толкателей звенели, как бубенчики», и машина при ее «коробкообразном кузове» напоминала «табакерку с музыкой». Приказано было покрасить «шевроле» в священный для буддистов желтый цвет, но это оказалось непросто: «Красили, подкрашивали, закрашивали все в команде, стараясь хоть немного подровнять грубые мазки кистей, упрямо не желавшие исчезать под покровом новых мазков, но автомобиль все-таки стал желтым». Впрочем, автомобиль не понадобился — места в коронационной процессии ему не нашлось.

Церемониал разработали сами монголы, но не без участия Унгерна — ему и его «войску» отводилась важная роль. Находившиеся в Маймачене части дивизии накануне получили приказ к трем часам ночи «подседлаться» и в полном вооружении выступить в Ургу. Интендантство, проявив чудеса изворотливости, успело пошить новую форму. Она состояла из темно-синего монгольского тырлыка (род полушубка, обшитого грубым шелком) с погонами, фуражки с шелковым верхом и башлыка, изнутри тоже шелкового[127]. Подкладка башлыков, как и донца фуражек, была разной по цвету: у мусульман Татарского полка — зеленой, у тибетцев — желтой, у штаба — алой, у остальных — в тон тырлыка. Различались и трафареты на погонах, но все были сделаны из серебра.

Церемония должна была состояться в храме Майдари, где Богдо-гэгэна возвели на престол в декабре 1911 года. Здесь же после ликвидации автономии хранился отобранный у него трон. Еще не рассвело, когда унгерновцы выстроились вдоль дороги, ведущей от Зеленого дворца к храмам Да-Хурэ — на том ее отрезке, что лежал ближе к площади Поклонений. На правом фланге, за деревянным мостом через овражек, встали оркестранты. Богдо-гэгэн, любивший духовую музыку, издавна содержал оркестр из русских музыкантов; при китайцах они оказались без работы, поскольку всякие праздники и тем более официальные торжества были запрещены. Надо полагать, капельмейстер Гольцов не без труда снова собрал их вместе. К ним присоединили маленький оркестрик из батареи полковника Дмитриева.

Тысячные толпы монголов теснились за «шпалерами войск», заборы и крыши домов были усеяны зрителями. Русские казаки, татары и башкиры стояли по левой стороне дороги, буряты и отряды монгольских князей — по правой. Дистанция между участниками почетного караула, растянувшегося на полторы версты, составляла три шага. Многие офицеры находились в строю, и в их позднейших рассказах чувствуется сознание величия этой минуты, которую им когда-то давно, в молодости, выпало счастье пережить на правах творцов истории, а не ее безгласных жертв.