Бармен из Шереметьево

Подняв голову от бумаг, бармен смотрит на своего единственного посетителя. По-детски подперев лицо двумя кулаками, пассажир глядит куда-то вдаль, в глубину ушедших лет, и бармену даже померещилось, что по щеке гостя бежит слеза.

— Нет-нет, не нужно в медпункт. Да вот уже и посадку объявили. Спасибо вам. Спасибо…

Разговаривая по телефону уже по-английски, гость подхватил полупустую сумку и отправился на посадку. Странный пассажир.

Димка

По-детски подперев лицо двумя кулаками, сквозь мутное стекло плацкартного вагона Димка рассматривает заплеванный перрон. Не сказать, чтоб это было уж такое захватывающее зрелище, но так положено — пассажир должен смотреть в окно. Закутанные в одинаковые телогрейки и серые шали шарообразные, толстые бабки, а может, и не бабки вовсе, а вполне себе молодые женщины — понять это невозможно, бойко торгуют нехитрой снедью: семечки, пирожки с картофелем или капустой, беляши… Беляши, конечно, следует взять в кавычки — мяса там никакого нету: Димка выяснил это, отравившись ими еще в Хабаровске. Сероватая масса имеет привкус настоящего мяса, но что там такое — доподлинно неизвестно. Говорят — смесь субпродуктов с соей. Еще говорят — из бродячих собак. В любом случае в дороге беляшей лучше избегать — два дня молодой организм извергал жидкость.

— Ну ты, Дима, сегодня Первый на Горшке! — дразнил его веселый зэк, досрочно откинувшийся по болезни.

К счастью, это прозвище не прижилось, и до конца путешествия Димка остался Димкой. Зэк этот по слабости почти не покидает полку.

— Вот. Еду домой становиться на путь исправления, — горьковато шутит он, — так в справке написано.

Народ в вагоне тертый, и все знают, что речь идет о справке об освобождении, а не о медицинском документе, но шутить никто не решается — уж очень тема невеселая. Видно по блеску запавших глаз, что отпустили его помирать. Понимал ли это он сам — неизвестно, но шутки его были беззлобные, хорошие такие шутки. Вокруг всегда сидели несколько попутчиков и периодически слышался хохот. Сидел и Димка, пока однажды проводница не позвала его пальцем в свое купе-каморку.

— Зачем ты трешься там, пацан? Ведь у него наверняка тубик.

— Чего это — тубик?

— Туберкулез, красавец!

— А он говорит — желудок…

— Ну как знаешь, доктор. Иди отсюдова.

«Вот же надо было говорить с этим придурком, — пожалела она про себя, — еще и разнесет по вагону, что я ему тут сказала». Но Димка ничего не разнес. Только садиться стал в отдалении — чуть подальше…

На перроне под блекло светящимися буквами «Свердловск — Пассажирский» Дима купил у круглых теток горячую картошку в куле из газеты и два дряблых соленых огурца. Ножиком он аккуратно срезал с картофелин отпечатавшуюся газетную типографскую краску и без аппетита поужинал. Краска на газете была черная, а на картошке отпечатывалась почему-то синим. Он надолго задумался. Но вовсе не над этим феноменом газетных цветов. Жизнь, как писали в старых романах, дала трещину, и нужно было как-то с этим справиться, что-то изменить, сделать поворот.

Дима — парень замкнутый, любит больше послушать других, но дорога… Дорога развязывает языки лучше любого следователя.

— А потерпел пару годков — плавал бы на ледоколе «Ленин» и кормил с палубы пингвинов.

— Каких пингвинов? Откуда в Арктике пингвины? — искренне изумляется Димка

— Как нету? Куда они делись? Я в телевизоре видел, — вмешивается в разговор кто-то невидимый с боковой полки, но Дима не считает нужным отвечать на такую вопиющую глупость, даже головы не поворачивает, и повисает пауза.

— А что — трудно в эту мореходку поступить? — спрашивает зэк просто для того, чтобы разговор не заглох.

— Да не, я ж после армии. Легко приняли.

— Ну а че бросил-то, Дим? Не потянул?

— Ну не мое это. Да и в армии казарма надоела…

— А что твое, знаешь? Ну хоть примерно? Да не отвечай. Мне и самому вон уже пора примерять деревянный костюм, а я даже близко не ведаю, что было мое и как я его просрал… В Москве, говоришь, дядька у тебя?

Димка, может, и рад бы поболтать за жизнь со старым каторжанином, но без вот этого его вечного антуража из добровольных слушателей. С ними это сильно напоминает какое-то комсомольское собрание, и Дима сворачивает разговор, идет к себе на полку и смотрит в засиженный мухами потолок. Нерадостные мысли бродят в его голове.

Да, есть у него дядька в Москве. Есть. И жуть как не хочется обращаться к нему за помощью, да вот отчего-то жизнь с веселой лихостью обрубает Димке все пути-дороги и ведет его прямиком к Владу. К дяде, своему единственному родственнику, он относился настороженно. То есть, конечно же, он его любил и уважал, но вот этот случай на проводах в армию…

Дядя Влад был директором кафе с названием «Кафе» и примыкавшего к нему магазина «Кулинария». Был он одинок и, возможно, поэтому очень заботился о своих немногочисленных родственниках — сестре и племяннике. Помогал продуктами, помогал деньгами. Помогал советами и протекцией. Работник общепита — солидный и уважаемый член советского социума. Каждый, абсолютно каждый обыватель, от инженера до прокурора, ищет знакомства с ним.