Бармен из Шереметьево

— Что вспоминает? С чем сравнивает? — с некоторым раздражением спросила капитан ФСБ — старшая смены операторов, но бывший кагэбэшник уже отвернулся, чтобы уйти.

С возрастом он стал раздражительным и старался избегать ненужных конфронтаций.

— Что он вспоминает? — не отстает начсмены.

— Строитель это. Скорее всего, из «Рютебау».

— А это что такое?

— Фирма, которая строила аэропорт. Его немцы строили. Из ФРГ. Фирма «Рютебау».

— Хм-м… Не знала.

«Вот ты ж курица, — подумал с грустью пенсионер, — в хорошие времена тебя, такую безмозглую, Женя дальше техника бы не продвинул. Но давным-давно нет Жени-начальника. Сгинул где-то в Афганистане еще в восьмидесятых. Да и самому надо бы уже на покой — аритмия, да еще мерцательная, слово-то какое противное…»

Человека на экранах мониторов он не узнал, хотя эти вот густые волосы кого-то отдаленно напоминали, кого-то из далекого прошлого.

А между тем, побродив полтора часа по аэропорту, пассажир направился к стойке регистрации вновь уже в обратном порядке, прошел таможенный и паспортный контроль, и вот он уже медленно поднимается на второй этаж в зоне вылета.

Прямо здесь, где кончается лестница, когда-то был валютный бар, хорошо известный уходящей московской элите. Здесь наливались пивом из диковинных алюминиевых банок советские спортсмены, сосредоточенно жевали бутерброды с икрой дипломаты, тут заказывал зеленый чай поэт Евтушенко и холодную водочку Володя Высоцкий. Весь цвет, вся богема, все те, кого через много лет назовут глупым иностранным словом «селебрити», проходили у этой стойки.

— Весь «Голубой огонек», — смеялась белозубая барменша Анна Грачева.

Анька… Одинокий пассажир вдруг почувствовал слабость. В баре пусто — он выбрал столик с краю, сел и бросил сумку на соседний стул. К нему неспешно подошел выбритый до синевы, военного вида бармен. Он хотел сказать посетителю, что сейчас здесь технический перерыв, что стулья вовсе не предназначены для багажа, и даже уже поднял палец, чтобы указать на лежащую сумку, но тут у клиента зазвонил телефон, и тот стал вежливо и негромко что-то объяснять по-немецки, а бармену ничего не оставалось, кроме как молча вернуться за стойку. Минут через пять посетитель закончил разговор и задумался, глаза его сканировали помещение, пытаясь зацепиться за былое. Увы, зацепиться было не за что — это, конечно же, был уже совсем не тот бар. Исчезли изогнутые диваны, смешные, совсем не барного типа стулья у низкой и широкой стойки. Да и самой стойки больше нет — теперь это скорее ресторан.

Кольцо! Конечно же, кольцо! Где она — эта дыра, оставшаяся от сбитого пробкой от шампанского «бронзового» кольца с потолка? Весь потолок аэропорта был сделан из этих колец — они лепились друг на друга и как коричневые соты нависали над тысячами суетящихся пчел-пассажиров. Это было визитной карточкой «Шереметьево» — ни в каком другом аэропорту, да и, наверное, ни в каком другом здании страны, не было такого. Но нет уже никаких колец — это теперь совсем другой потолок, обыкновенный, как в любом другом аэропорте мира.

Что же они тогда отмечали с Анькой в подсобке? И зачем он не позволил ей открыть бутылку? В его неопытных руках шампанское оглушительно хлопнуло, тяжелая пробка пулей унеслась вверх, да там и осталась. Вместо нее медленно упало одно из миллионов этих самых колец. Оказалось оно вовсе не металлическим, а пластмассовым с бронзовым напылением. Насмерть перепуганные влюбленные спешно заткнули чем-то бутылку и помчались прочь, на выход, через КПП на автобус. Он потом долго разглядывал потолок, пытаясь найти глазами застрявшую пробку, пока дядя Влад, старший бармен-администратор, угрюмо не заметил:

— Они уже хорошо запомнили твое лицо. Хватит.

Да — потолок аэропорта сделан из колец, чтобы маскировать объективы камер наблюдения — это была дежурная шутка всех работников «Шереметьево-2» в те годы. Да и пассажиры, надо полагать, думали точно так же.

— Es tut mir leid, geht es Ihnen gut?[1], — прикоснувшись к плечу посетителя, с неподдельной тревогой спросил бармен и поставил перед ним стакан с холодной водой.

— Ой, простите ради Бога, — ответил тот по-русски, — голова закружилась. Могу я посидеть тут еще пару минут?

— Да сколько угодно, что вы. Позовите меня, если вдруг станет плохо, — я вон там с бумагами буду.

Ох, эти бумаги… Акт передачи смены, товарный отчет, требование на склад и что-то еще и, наконец, важнейшее — отчет о полученной валюте. Ошибка в любом документе могла стоить работы. В то же время, если хорошо и правдоподобно подогнать цифры, можно было за смену только на отчетах вывести в карман до сотни рублей.

— Работа с бумагами — это творческая работа, — повторяла Анька чью-то фразу, — отнесись к ней с душой, и прилипнет сладенький стольник!

Она складывала из сторублевки маленький самолетик и, держа его над головой, шла-летела с ним в подсобку.

— Ведь вы не откажетесь пойти сегодня с дамой в «Метелицу»? — и прижимала его грудью к ящикам с минералкой, а в глазах ее блестели мириады огоньков-смешинок.