Барков

Которым хитрое льстецов приятно льщенье,
Те поздно вскаются, пришедши в сожаленье.
С окна унесши сыр, на древе Ворон сел,
И рад добыче той, лишь только есть хотел;
Увидев онаго, Лисица подбежала,
И ласковы слова безумцу распложала:
Павлиньев перьев ты превысил красоту!
Какую ж станом всем являешь доброту!
Ярчае зрит Орла твоя, драгой, зеница!
Дражайшая б была ты всех на свете птица,
Когда б при красоте толикой был и глас.
Безумной краснопев хотел зевнуть в тот час,
Желая показать свои пресладки песни;
Упал на землю сыр; умолк и глас небесный.
Проворно хитрая лиса схватила кус,
И с радостью тот час побегла в свой улус,
А ворон, как шальной, взглянул лишь вслед за нею,
И с горести вздохнул, обманут лестью сею.
Что может чрез хвалу искусный лицемер;
Сколь острота сильна, являет сей пример^[289].

Как видим, моралистическое поучение у Федра обрамляет басню. Главным героем басни становится хитрая Лисица (и басня названа не «Ворон и Лисица», а «Лисица и Ворон»). Центральное место в басне занимают прямая речь Лисицы, ее льстивый по отношению к Ворону монолог, в котором она, добиваясь своей цели — куска сыра (а не мяса, как у Эзопа), прельщает глупого Ворона не властью, а возможностью быть (при наличии прекрасного голоса) самим совершенством (ведь всё остальное у него уже есть — и перья, лучше павлиньих, и стан, и зоркий глаз). Федр ироничен по отношении к Ворону, когда называет его карканье «гласом небесным», хотя обманутый Ворон, горестно вздыхающий о потере сыра, вызывает и сочувствие. Но урок на то и урок: бойтесь льстецов и лицемеров!

Сюжет басни «Ворон и Лисица» получил воплощение и в европейской, и в русской поэзии. В XVII веке знаменитый французский баснописец Лафонтен, творения которого пользовались огромной популярностью и во Франции, и в России, написал очаровательную стихотворную сценку, действующие лица которой — дядюшка-ворон и дядюшка-лис. Привлеченный сырным запахом, лис обратился к благородному ворону (лесть уже в этом эпитете — «благородный»), расхваливая его красоту, комплиментом вынуждая его продемонстрировать свои прекрасные голосовые данные: ведь, как сказал лис, если голос ворона также ярок, как его перья, то он просто Феникс дубрав. Схватив кусок сыра, лис не довольствуется добычей, а еще и поучает ворона, предлагая ему запомнить, что всякий льстец кормится за счет своих слушателей, говорит, что это ворону урок, а урок стоит сыра. И смущенному ворону ничего не остается, как согласиться с этим, заявить, что другого урока ему и не понадобится.

В России басни о вороне и лисе сочинили современники Баркова Херасков, Тредиаковский и Сумароков.

В басне Хераскова (у него не Ворон, а Ворона) Лисица предлагает Вороне спеть песенку с тем, чтобы она, лисица, пошла плясать. Когда же ворона «сыр наземь упустила», то Лиса стала хохотать, заявив, что Ворона впредь должна быть умнее и знать, что ее голоса нет гнуснее. Мораль не декларируется, читатель сам должен извлечь ее из басни.

Тредиаковский также отказывается от прямой дидактики, предлагая свой вариант льстивой речи Лисицы: она готова признать Ворона Зевсовою птицей, если услышит его песнь. Обманщица смеется над обманутым: «Всем ты добр, мой Ворон; только ты без сердца мех»^[290], то есть ты — чучело.

В освоении русской поэзией жанра басни шагом вперед, на наш взгляд, явилась басня Сумарокова, который декларировал «превращение Федра» «на русску стать», плетение басни «русским образцом». По существу, его басня во многом предвосхищает басню Крылова, отличающуюся «веселым лукавством ума, насмешливостью и живописным способом выражаться», что так восхищало Пушкина. В самом деле, в басне Сумарокова «Ворона и лиса» лиса так обращается к вороне:

Дружок, Воронушка, названная сестрица!
Прекрасная ты птица!
Какие ноженьки, какой носок,
И можно так сказать тебе без лицемерья,
Что паче всех ты мер, мой светик, хороша!^[291]