Барков

У всякого своя охота,
Своя любимая забота:
Кто целит в уток из ружья,
Кто бредит рифмами, как я,
Кто бьет хлопушкой мух нахальных,
Кто правит в замыслах толпой,
Кто забавляется войной,
Кто в чувствах нежится печальных,
Кто занимается вином:
И благо смешано со злом (V, 447).

И у Горация:

Есть иные, кому с чашей вина сам-друг
Любо день коротать…
<…>
Многих лагерь манит — зык переменчивый
И рогов, и трубы, и ненавистная
Матерям всем война. Зимнего холода
Не боясь, о жене нежной не думая
Все охотник в лесу…^[261]

Про себя же Гораций говорит, что его манит только поэзия:

Только б Евтерпа мне
В руки флейту дала, и Полигимния
Мне наладить пришла лиру лесбийскую^[262].

Любопытно, что в издании «Евгения Онегина» 1833 года Пушкин исключил из текста четвертой главы XXXVI строфу, в которой сказалась первая ода Горация. Быть может, он это сделал потому, что предполагал завершить свой перевод оды и напечатать его.

Быть может, так оно и было, но при чем здесь Барков?

Барков, как и Пушкин, — переводчик Горация, один из тех, благодаря кому римский поэт вошел в русскую литературу и укоренился в русской культуре. Более того, Барков был одним из первых переводчиков Горация.

Как мы уже отмечали, Горация переводили Ломоносов и Державин. Еще Горация переводили Антиох Кантемир, Тредиаковский, Сумароков, В. В. Капнист, Жуковский и многие другие поэты. Горацию подражали, развивая такие темы его поэзии, как счастье уединенной деревенской жизни, культ вина, любви и дружбы, культ поэзии. Среди подражателей Горация назовем А. А. Дельвига и В. Л. Пушкина, для которого римский поэт был любимым автором. Но еще раз следует подчеркнуть: Барков — один из первых переводчиков Горация, о чем нередко несправедливо забывают.

В 1763 году вышли в свет выполненные Барковым переводы сатир Горация. Возможно, на этот труд, осуществленный переводчиком в свободное от службы время, его подвигнул Г. Г. Орлов, которому Барков посвятил свою работу. Возможно, что Ломоносов подсказал своему ученику саму мысль о переводах Горация: ведь Ломоносов не только переводил римского поэта, но и считал необходимым рекомендовать его сочинения для обучения в гимназиях. Но скорее всего, Барков сам, по собственной инициативе обратился к сатирам римского поэта. Они были во многом созвучны его собственному сатирическому дарованию, его размышлениям о специфике сатиры, о пользе сатир для человека и для общества. Мы уже приводили слова из адресованного Г. Г. Орлову своего рода стихотворного предисловия к переводам сатир Горация:

Двояка в сатирах содержится потреба,
Злых обличение в злонравии, и смех,
В котором правда вся, без страха, без помех,
Как в зеркале, чиста представлена народу^[263].

В следующем далее прозаическом предисловии Барков отметил, что «Гораций подтверждает <…> собственным своим искусством, что и смехом правду писать можно»^[264]. Русский переводчик римских сатир полагает, что в описании «разных пороков по различию страстей человеческих» заключается их воспитательное значение, воспитательная роль сатирика по искоренению пороков и улучшению нравов:

«Сатир, изображающий оныя живо, скорее может возбудить в сердцах человеческих отвращение от злонравия или паче омерзение к порокам. Гораций присуждает каждому, как в добрых, так и в злых своих делах знать себя лучше, нежели оныя на театрах представляются»^[265].

В сатирах Горация обличаются скупость, непостоянство, легкомыслие, распутство, болтливость, себялюбие. При этом сатирик не только «вписывает» носителей пороков в живописные картины римской жизни, но и проповедует свой взгляд на мир, ту самую «золотую середину», о которой шла речь в начале этой главы. Так, убеждая скупого в бессмысленности накопительства, Гораций утверждает:

Хотя б сто тысяч мер ты хлеба с пашен сжал,
Не больше б моего желудку дани дал^[266].

В самом деле, как справедливо заметил впоследствии В. В. Маяковский:

Мистер Форд,
   для вашего,
     для высохшего зада
разве мало
   двух
      просторнейших машин?^[267]

Чрезмерность, крайности вредны во всем и всегда: