Барков

За честь Баркова в 1967 году и вступилась Г. Н. Моисеева. Она, как добросовестный исследователь, задала вопрос: «Действительно ли И. С. Барков, которому была поручена подготовка к изданию сатир А. Кантемира, грубо и произвольно исказил текст произведений и примечания к ним?»^[247] Для того чтобы ответить на этот вопрос, Г. Н. Моисеевой была проведена скрупулезная, поистине ювелирная работа: прежде всего, произведено сравнение текста, напечатанного Барковым в издании сатир 1762 года, с академическим списком, по которому это издание готовилось. Далее выявлены разночтения между ними. И наконец, эти разночтения тщательно проанализированы и осмыслены.

Приведем некоторые наблюдения Г. Н. Моисеевой.

Отмечено, что из биографии Кантемира, написанной Гуаско, Барков исключил некоторые страницы: он уточнил дату основания Петербургской Академии наук — не 1725 год (как указано Гуаско), а 1724 год. Барков в данном случае мог читать указ об основании Академии, который был напечатан 22 января 1724 года, а кроме того, мог узнать эту дату из «Краткой хронологической росписи дел Петра Великого», составленной при участии Ломоносова и посланной Вольтеру, работавшему над «Историей России при Петре Великом». Мелочь? Нет, не мелочь. История жизни Кантемира должна была быть включена в историю России, и мелочей здесь быть не могло.

Далее — и это для Баркова было принципиально важно — творчество Кантемира должно было быть включено в общее движение русской литературы конца XVII — первых десятилетий XVIII века. Что сказал об этом Гуаско? Он утверждал (и утверждал ошибочно), что до Кантемира в России один только Тредиаковский отважился сочинять стихи, да и то неудачно. Барков кардинально изменил текст Гуаско:

«Что касается до сложения его стихов, то он последовал в том древнему в России употреблению. Бывшие прежде его стихотворцы, как Симеон Полоцкий, который в 1680 году Псалтырь переложил стихами, и Максимович, издавший по алфавиту Жития святых, о котором сатирик в сатире четвертой под стихом 143-м упоминает, и другие наблюдали токмо известное число слогов с некоторым сечением, разделяющим каждый стих на два полустишья, оканчивая согласным падением слогов или рифмою; по чему оные их стихи были бесстопные, какими и сатиры князя Кантемира писаны»^[248].

Г. Н. Моисеева высказала предположение, что мысль переделать этот отрывок мог подсказать Баркову Ломоносов.

Значительная правка (именно смысловая правка, а не искажения) была внесена Барковым в примечания, составленные самим Кантемиром. Здесь Барков учел и изменившиеся со времени подготовки сатир к печати их автором исторические обстоятельства (как-никак прошло почти два десятилетия!), и изменения развивающегося русского литературного языка, и достижения литературы и науки. Можно привести много примеров (и Г. Н. Моисеева их приводит), свидетельствующих о эрудиции Баркова и его высокой филологической культуре. Так, например, Барков устранил иностранные термины в тех случаях, когда их можно было заменить русскими эквивалентами. Если в академическом списке в первой сатире речь идет о «сателессе» (то есть саттелите: satellit), то в редакции Баркова это «спутник», так как в русской астрономической науке к началу XVIII века этот термин уже использовался. Бережная стилистическая правка, внесенная Барковым в редактируемый им текст, позволила просторечные формы заменить литературными, устранить тяжеловесные церковнославянизмы, не изменяя смысла текста. Основываясь на «Российской граматике» Ломоносова, которую Барков дважды переписал, он форму устаревшего звательного падежа везде заменил на форму именительного падежа: вместо «Видишь, Никито, как крылато племя» — «Видишь, Никита, как крылато племя»; вместо «Музо, не пора ли слог отменить твой грубый» — «Муза! Не пора ли слог отменить твой грубый». Барков учел и исторические труды Ломоносова, его «Древнюю Российскую историю» и «Краткий российский летописец», и труды его учителя в области естественных наук.

Вывод, к которому приходит Г. Н. Моисеева на основании предпринятого ею исследования, следующий:

«Подготовляя к печати собрание оригинальных сочинений А. Кантемира, написанных автором в 20–30-е годы XVIII века, И. Барков соотнес их с уровнем научно-эстетической мысли последующего исторического периода — 40–60-х годов XVIII века. <…> Конкретное сопоставление рукописной копии 1755 года с изданием сочинений А. Кантемира 1762 года исключает вывод о произвольной переделке и грубых искажениях текста и примечаний к ним, допущенных И. Барковым. Речь может идти только о „доведении“ сочинений А. Кантемира до уровня эстетических и научных требований последующей эпохи»^[249].