Барков

Таким образом Кантемир указывает на литературный источник своего текста. Любопытно, что сходный гимн вину есть в «Оде кулашному бойцу» Баркова:

Вино на драку вспламеняет,
Дает в бою оно задор… (79)

И у Баркова любовники разгорячаются вином, «с вином и трус живет смелее», и еще вино побуждает к красноречию: «Вином гортань, язык вещает» (79). Текст Баркова перекликается и с текстом Кантемира, и с текстом Горация, со стихами которого Барков мог познакомиться и независимо от Кантемира. В данном случае укажем лишь на то, что у Баркова, в отличие от героя Кантемира Луки, вино не противопоставляется наукам. Иначе и быть не могло: издатель сатир Кантемира Барков сам был служителем науки.

Против науки, книг выступает и щеголь Медор:

Медор тужит, что чресчур бумаги исходит
На письмо, на печать книг, а ему приходит,
Что не в чем уж завертеть завитые кудри,
Не сменит на Сенеку он фунт доброй пудры;
Пред Егором двух денег Вергилий не стоит;
Рексу — не Цицерону похвала достоит^[226].

Конечно, для Медора важнее книги философа Сенеки — фунт пудры; более важная персона, нежели поэт древности Вергилий, — сапожник Егор, а похвал достоин не прославленный оратор Цицерон, а портной Рекс.

В завершении сатиры Кантемир рисует безрадостную картину всеобщего невежества:

Гордость, леность, богатство — мудрость одолело,
Науку и невежество местом уж подсело,
<…>
Наука ободрана, в лоскутах обшита,
Изо всех почти домов с ругательством сбита;
<…>
Все кричат: «Никакой плод не видим в науке,
Ученых хоть голова полна — пусты руки»^[227].

Поэт-сатирик скорбит об обществе, отвергающем науку, возмущается воинствующим невежеством церковников, вельмож, судей, подьячих, помещиков, но не отказывается от своих убеждений просветителя, последователя петровских преобразований, готов «вместо похвал <…> достать хулу злую».

В третьей сатире «О различии страстей человеческих», адресованной архиепископу Новгородскому, сподвижнику Петра I Феофану Прокоповичу, Кантемир мастерской кистью рисует сатирические портреты скупого, сплетника, лгуна, лицемера и сластолюбца. Он сообщает читателю выразительные детали, которые как нельзя лучше характеризуют его героев.

Весь вечер Христип без свеч, зиму всю колеет,
Жалея дров; без слуги обойтись умеет
Часто в доме; носит две рубашку недели,
А простыни и совсем гниют на постели.
<…>
…уж сундуки мешков не вмещают,
И в них уж заржавлены почти истлевают
Деньги…^[228]

Христип — предшественник Плюшкина Гоголя, Иудушки Головлева Салтыкова-Щедрина, которых, конечно, не читал Барков. Зато он читал Кантемира.

Варлам смирен, молчалив, как в палату войдет —
Всем низко поклонится, к всякому подойдет;
<…>
Бесперечь четки в руках, на всякое слово
Страшное имя Христа в устах тех готово.
<…>
Когда в гостях, за столом — и мясо противно,
И вина не хочет пить; да то и не дивно:
Дома съел целый каплун, и на жир и сало
Бутылки венгерского с нуждой запить стало.
Жалки ему в похотях погибшие люди,
Но жадно пялит с-под лба глаз на круглы груди…^[229]

Сребролюбивый Клеарх в долг набрал «обманом, слезами, / Клятвами и всякими подлыми делами». Менандр «новизн наберет нескудно»: «Встретит ли тебя — тотчас в уши вестей с двести / Насвищет…» «Искусен и без вестей голову распучить / Тебе Лонгин». «Фока утро все торчит у знатных в передней. <…> Так шалеет, чтоб достать в жизнь и по смерть славы». «Гликон ничего в других хвально не находит». Клитес «Нищ, дряхл, презрен, лучшему счастью не завидит, / Когда полну скляницу в руках своих видит; / И сколь подобен скоту больше становится / Бессмысленну, сколь он больше веселится». «Язык Сизимов унять не может злословий». «Трофим, наслаждаясь, все хвалит без разбору». А еще — подозрительный Новий. А еще — завистливый Зоил…

Читая третью сатиру, хочется вместе с Пушкиным воскликнуть: «О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!» (III, 302).