Что же нам остается? Разве что признать правоту великой Анны Ахматовой:
Заключение
«Прилаживать пышную концовку» к нашей книге не хотелось бы.
Если мы сумели убедить благосклонного читателя в том, что Барков лучше своей репутации, то будем считать свою задачу выполненной.
Поначалу Барков был для нас лишь тенью, но постепенно стал обретать живые черты.
Обаяние личности нашего героя при всех его грехах (а кто без греха?), его несомненный поэтический дар, обширные знания, потрясающая работоспособность заставляют нас всматриваться в его портрет, вчитываться в его сочинения и переводы, обращаться к отредактированным и изданным им книгам.
Значит ли это, что мы поднимаем Баркова на пьедестал классической литературы? Нет, конечно. Но его веселое матерное слово сказалось в литературной полемике его времени, отозвалось в тексте русской классики. И если Баркову отдавали должное Новиков, Карамзин, Пушкин, отдадим ему должное и мы.
Трагическая судьба Баркова, который, много сделав, не успел осуществиться вполне, рано ушел из жизни, вызывает сочувствие.
Влияние Баркова на дальнейшее развитие нашей литературы и культуры вызывает изумление.
Как жаль, что мы не знаем, где его могила, не можем принести на его могилу цветы.
«Что же из этого следует? Следует жить…»[380]
И еще — следует продолжить архивные поиски документов, автографов Баркова с тем, чтобы прояснить некоторые страницы его биографии и творчества. Надеемся, что ученые и писатели еще не раз обратятся к Баркову и непременно воскликнут: «Явись, возлюбленная тень!»
Приложения
В Канцелярию Академии Наук
Всепокорное прошение.
Просит тоя ж Академии Наук ученик Иван Борков,
а о чем мое прошение, тому следуют пункты:
Прошлого, 1752 года, Майя 29 числа определен я нижайший к находящемуся в типографии корректору Алексею Барсову для вспоможения ему в поправлении корректур и для записки у него бумаги и прочих материалов, понеже за множеством положенных на него Барсова дел, а имянно, что надлежит до приходу и расходу бумаги и прочих материалов, такожде и для посторонних его случающихся дел, как то переводу ведомостей и иных, без вспоможения оному одному исправиться было трудно.
А минувшаго февраля м<еся>ца 5 числа сего 1753 года по резолюции Канцелярии Академии Наук помянутый корректор Алексей Барсов от должности, касающейся до приходу и расходу бумаги и прочих материалов, уволен, и оная препоручена определенным для тех дел особым людям г<оспо>д<и>ну инспектору Томилину и наборщику Ивану Ильину, и следовательно он ныне оставлен токмо при исправлении корректорской должности и над типографскими служительми смотрение имеет, что он без труда и без помощи моей исправлять может.
И тако я нижайший в типографии впредь имею находиться праздно, ибо как объявлено мною, для помянутых обстоятельств и умаления дел лехко может и без помощи моей оной корректор Барсов справляться.
А желаю я нижайший принять на себя должность бывшего при асессоре и унтер библиотекаре г<оспо>д<и>не Тауберте канцеляриста Ульяна Калмыкова, которую я свободно отправлять могу, хотя от типографии освобожден и не буду.
А понеже в убогом моем нынешнем состоянии определенным мне жалованьем, которого годовой оклад состоит токмо в тритцати шести рублях, содержать себя никоим образом почти не можно, ибо как пищею и платьем, так и квартиры нанять чем не имею.
Того ради прошу Канцелярию Академии Наук, дабы соблаговолено было меня нижайшего на помянутого бывшего канцеляриста Калмыкова место определить и притом к окладу моего жалованья прибавить по благоизобретению Канцелярии Академии Наук, и о сем моем прошении решение учинить.
1753 года, Марта дня.
К сему прошению ученик Иван Борков
руку приложил[381].
В Канцелярию Академии Наук
Всепокорное доношение.
Доносит оной же Академии Копеист Иван Барков
о нижеследующем:
Уведомился я именованный, что полученною сего апреля из г<осу>д<а>р<с>твенной Адмиралтейской Коллегии промемориею требуется в типографию морского шляхетного кадетского корпуса справщик, который бы знал российскую грамматику и по латине;