Барков

Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы —
Осмеивать Закон, правительство иль нравы,
Тот не подвергнется взысканью твоему;
Тот не знаком тебе, мы знаем почему,
И рукопись его, не погибая в Лете,
Без подписи твоей разгуливает в свете.
Барков шутливых од тебе не посылал,
Радищев, рабства враг, цензуры избежал,
И Пушкина стихи в печати не бывали;
Что нужды? их и так иные прочитали (II, 113).

Текст Пушкина, на наш взгляд, позволяет отнести шутливые оды Баркова к тем сочинениям, которые высмеивают нравы. Честь же осмеивания закона и правительства Пушкин отдает Радищеву, «рабства врагу», и самому себе, автору вольнолюбивых стихов, эпиграмм на царя и его приближенных. Впрочем, возможно, в «Послании к цензору» Пушкин рядом с Радищевым и Барковым назвал своего дядюшку-поэта, В. Л. Пушкина, творца непечатной, но чрезвычайно популярной поэмы «Опасный сосед», где есть и остроумная литературная полемика, и живописное бытописание, и сатира на нравы.

Каким образом «Послание к цензору» связано со стихотворением «Поэт идет — открыты вежды»? Думается, темой свободы. В «Послании…» это свобода печати. В стихотворении — свобода творчества. Свобода — одна из главных духовных ценностей Пушкина: политическая свобода, свобода личности, свобода творчества. В повести «Египетские ночи» Чарский, образ которого во многом автобиографичен, дает импровизатору важную для него самого тему импровизации:

«— Вот вам тема, — сказал ему Чарский: — поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением» (VI, 349).

Позволим себе привести стихотворение — импровизацию итальянца полностью:

Поэт идет — открыты вежды,
Но он не видит никого;
А между тем за край одежды
Прохожий дергает его.
«Скажи: зачем без цели бродишь?
Едва достиг ты высоты,
И вот уж долу взор низводишь
И низойти стремишься ты.
На стройный мир ты смотришь смутно;
Бесплодный жар тебя томит;
Предмет ничтожный поминутно
Тебя тревожит и манит.
Стремиться к небу должен гений,
Обязан истинный поэт
Для вдохновенных песнопений
Избрать возвышенный предмет».
— Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На чахлый пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Таков поэт: как Аквилон,
Что хочет, то и носит он —
Орлу подобно, он летает
И, не спросись ни у кого,
Как Дездемона, избирает
Кумир для сердца своего (VI, 250).

А теперь сравним тексты Пушкина и Баркова.

Пушкин:
Поэт идет — открыты вежды,
Но он не видит никого;
А между тем за край одежды
Прохожий дергает его.

Барков:
Пошёл бузник — тускнеют вежды,
Исчез от пыли свет в глазах,
Летят клочки власов, одежды,
Гремят щелчки, тузы в боках.

«Ода кулашному бойцу» (81).

Ну и что? Идентичная рифма вежды — одежды. Быть может, это просто культурная память Пушкина, которая дает о себе знать? Быть может. Но возможно и то, что на уровне подтекста Барков таким образом включается в пушкинский текст. Барков, свободно выбирающий темы своих стихов, — один из участников «сладостного союза», связующего поэтов, чуждых по судьбе, но родню по вдохновенью, союза, который объединяет Пушкина и Баркова.

Здесь можно было бы и закончить главу и книгу. Но еще одно, на наш взгляд, небезынтересное наблюдение. Барковская рифма, ставшая рифмой пушкинской, отозвалась в грациозном стихотворении Михаила Кузмина «Прогулка на воде», впервые напечатанном в 1908 году: