Баллада об ушедших на задание. Дот

После этого бой как-то свернулся. Солнце уже скрылось, но небо оставалось еще очень светлым, и долина казалась ровной, скорее всего потому, что исчезли тени.

Этот легкий призрачный мир был невелик - его ограничивали горы. Их бесцветная стена чернела ущельями, одно из которых истекало темной массой: воинское соединение, двигавшееся следом за механизированной дивизией, было остановлено разрушенным мостом, и вскоре на том берегу образовалась автомобильная пробка. Наводить по ней было несложно, каждый снаряд шел в цель, в самую гущу, и через четверть часа Чапиной пальбы там был огненный ад.

А потом красноармейцы увидели, что дивизия уходит.

Вряд ли немцы признали свое поражение. Для этого их было слишком много. Им - от генерала и до последнего солдата - ив голову не приходило, что они не смогут взять дот. Смогут! И взяли бы! Но, во-первых, для этого нужно какое-то время, а дивизия и без того уже безнадежно выбилась из графика движения, когда еще его наверстает, ведь, по сути, она лишилась машин и тягачей, а те, что уцелели… им еще предстоит выбираться из этой долины все под тем же убийственным огнем. Во-вторых, чтобы взять дот, необходимо небольшое подразделение; держать возле него дивизию бессмысленно и даже глупо. В-третьих, стало очевидно: славу здесь не заработаешь; скорее потеряешь то, что имел.

Дивизия поднялась и возобновила свое движение согласно диспозиции: на восток.

Впереди танки - подразделение за подразделением, прямо по целине, широким крылом огибая холм и уже в тылу его выползая на недосягаемое для Чапиной пушки шоссе.

Когда сдвинулась и пошла пехота, похоже было, поле зашевелилось.

Немцы шли, как саранча, как грызуны во время великих переселений, когда неведомая сила поднимает их и гонит напрямик: через поля, дороги, через улицы городов. Разве можно их остановить или заставить повернуть в сторону? Их можно только уничтожить - всех, до последнего, или дать им пройти, но тогда после них останется мертвая земля…

Артиллерия двигалась вместе с пехотой. Ее медлительность была невольной: местность была сильно пересечена, добрую половину орудий солдаты катили вручную Только две батареи остались на прежних позициях и вели по доту беглый огонь.

Замыкал движение второй танковый полк. Красноармейцы считали, что до сих пор он совсем не имел потерь. Но, как свидетельствует рапорт командира этого полка (рапорт был помечен следующим днем и обнаружен во время изучения архива спецчасти; весь архив - грузовик с железными ящиками - наши войска захватили в первых числах декабря в районе Можайска), в описанном выше бою погиб экипаж тяжелого танка, а судя по другой его же бумаге, в ремонтный батальон были сданы две машины: одна со специфическими изменениями от долгого пребывания в воде, вторая - с разломами поворотного круга башни, тяжелыми повреждениями ходовой части и мотора. Надо полагать, оба танка пострадали от одного и того же снаряда, разрушившего мост; погибший экипаж просто утонул.

Едва началось это движение, красноармейцы перенесли огонь на пехоту. Только по ней осколочными и шрапнелью. По пехоте. По живой силе. По немцам, по гитлеровцам, по фашистам, по гадам в человеческом обличье, по убийцам: огонь! огонь!! огонь!!!

Но что могла эта пушка, выпускавшая в полторы-две минуты всего один снаряд? Нанести урон? Да. Но дивизия была столь велика и могуча, что могла пренебречь этим дотом, могла пройти мимо - пусть даже с потерями, и при этом не потерять своего достоинства. И это движение вопреки всему принижало успех красноармейцев, делало его маленьким и незначительным. Оно как бы внушало красноармейцам: что бы ни происходило, как бы ни поворачивалось, чего бы по частностям вы ни добились, в конечном итоге выйдет по-нашему. Так было, так есть и так будет во веки веков, покуда существует германская идея и тысячелетний райх.

Немцы шли под огнем пушки, падали, сраженные осколками, звали санитаров, гибли, но продолжали свое неумолимое движение, подразделение за подразделением обтекали холм и в тылу его выходили на шоссе, которое вело на восток.

Как-то так получалось, что в этом марше под смертью было больше угрозы и демонстрации силы, чем в самой страшной прямой атаке. И чем дольше смотрел Тимофей, тем яснее чувствовал, что необходимо этому что-то противопоставить. Сейчас. Сию минуту. Потому что марш перечеркивал победу красноармейцев. Получалось, что последнее слово в этом бою сказали немцы. Это было так очевидно, что у красноармейцев, еще полчаса назад ликующих триумфаторов, сейчас погасли глаза и опустились руки. Ими пренебрегли. Их унизили этим маршем… Надо было что-то делать. Немедленно. Ради ребят. Но что?