Баламут

Я уж собрался было спросить: «В чем дело?», но как раз в этот миг заволновались заросли кустарника по ту сторону поляны, и прямо на нас вышел маленький лосенок.

Увидев людей, лосенок остановился. Тонкие ноги его дрожали, подкашивались.

— Знобит малого, — прошептал лесник, осторожно оглядываясь. — Одно слово — новорожденный… Но где у него мать?

Пискляво, по-щенячьи жалобно заскулив, лосенок заковылял в нашу сторону.

Снова настороженно огляделся лесник.

— Не видно матери, — вздохнул он. — Глупый, осиротел, что ли? — Помолчав, он все так же тихо добавил: — Давайте трогаться полегоньку. С лосихами, елки-палки, шутки плохи.

Миновав полянку, мы свернули влево и немного погодя совсем для меня неожиданно вышли на просеку.

Я люблю просеки — светлые лесные улицы. Они всегда возникают перед взором неожиданно: бредешь, бредешь знойным полднем по лесу, и вдруг перед тобой открывается широкая прогалина — вся насквозь пронизанная солнцем и запахами горячей хвои.

Сейчас, правда, было прохладно и пасмурно, и все же просека купалась в мягком зеленовато-опаловом свете. Сильно пахло мокрым горьковатым полынком.

— Давайте-ка передых устроим, — сказал лесник.

Он стоял с непокрытой головой, вытирая с лица испарину. И был он, оказывается, совсем молодым, большелобым, чуть-чуть рыжеватым. Лишь брови — густые, кустистые, черные, до странности не шли ему.

Долговязый лосенок, всю дорогу неотступно ковылявший за нами по пятам, тоже остановился. Светлые его бока с коричневыми подпалинами совсем ввалились. Малыш, видно, сильно ослаб: он уж давно перестал скулить.

Вертя в руках гремяще-жесткий картуз, лесник задумчиво протянул:

— Придется телка на кордон брать. У меня матушка козу с козлятами держит… да вот беда: не допрыгает он до кордона, хоть и недалече тут… Эх, ты, будущий великан!

Красные обветренные губы лесника тронула улыбка — поразительно застенчивая и добрая, как-то не приставшая к этому нескладному человеку, час назад показавшемуся мне не в меру подозрительным и угрюмым.

— Вы меня проводите? — помолчав, спросил лесник. — Я бы и один, да ружье вот, елки-палки…

— Пожалуйста, — согласился я, все еще не понимая, зачем ему нужен сопровождающий.

— У нас и обогреетесь, — говорил он, снимая с плеча ружье с нацеленными в землю воронеными стволами. — Незаряженное оно. Да все равно вниз стволами сподручнее.

Принимая от лесника двустволку, я сказал шутливо:

— Ох, и грозный же у вас видик был… когда я на вас наткнулся!

— Тиранят тут разные несознательные к природе элементы. Столько я с ними крови попортил.

Лесник шагнул к лосенку, выставив вперед руку — ладонью вверх. Тот весь задрожал, запрядал ушами, но с места не стронулся.

— Не бойся, глупышенька, не бойся, — так вот приговаривая, лесник не спеша приблизился к малышу. Ласково коснулся пальцами шоколадного ремешка на загривке лосенка, присел перед ним на корточки. А потом решительно и крепко взял лосенка за трясущиеся ноги, сунул ему под брюхо голову и, крякнув, встал.

— Подались! — хрипло бросил лесник.

Вскоре показался и кордон с немногочисленными постройками. Возле избы, громыхая цепью, надрывалась в яростном лае овчарка. Но стоило прикрикнуть на собаку появившейся из сеней женщине — такой же нескладной и высокой, как и сам лесник, и она приумолкла, завиляла куцым хвостом.

Войдя в огороженный жердями загон, лесник опустил на землю лосенка.

— Ты кого опять, непутевый, приволок? — спросила нестрого женщина.

— А разве не видишь, матушка? — жарко, с одышкой выговорил сын, поглаживая ладонью кумачовую, бычью свою шею. — Не то супостаты какие-то истребили у лосенка кормилицу, не то она околела… Телок сам вышел к нам из леса… Голоден он, да и продрог ко всему прочему.

Женщина радушно сказала:

— Ну, и тащи его в избу, Федюнька!

…Я сидел в переднем углу просторной избы, изнывающей от сухого — ей-ей летнего — зноя, блаженно вытянув ноги. И не спускал глаз с Марковны — матери лесника, хлопотавшей возле лосенка.

Вот она старательно обтерла малыша чистой влажной тряпицей, потом сияла с шестка кастрюлю с топленым молоком, приказав мимоходом сыну поискать соску в тумбочке под радиоприемником.

— Я их пять штук купила, — добавила хозяйка, повернувшись ко мне лицом — костистым, крепким, основательно почерневшим на весеннем солнышке, таком в лесах этих прилипчивым. Вздохнула и еще прибавила: — Нас с Федюнькой, гражданин хороший, несчастье претяжелое по осени придавило…

— Матушка, ну зачем ты? — глухо, с мольбой в голосе, протянул сын.

— А что тут зазорного, сынок? — продолжала Марковна, наливая в бутылку молока. — Горе… его не ждут, оно само шастает. — И опять глянула на меня большими печальными глазами. — Сношенька, красавица, во время родов скончалась.

Теплое козье молоко лосенок сосал жадно, не отрываясь, пока не прикончил всю бутылку. Тогда Марковна пошла к кухонному столу за новой порцией молока. А накормив лосенка досыта, уложила его, послушного, спать на мягкую дерюжку в углу у печки. Федор прикрыл лосенка старым полушубком.

Я собрался уходить, но Марковна наотрез отказалась меня отпускать.