Баламут

— Уж извините, долго что-то он у меня кумекал, — с веселой непринужденностью сказала Дашура, внося в «гостиную» тяжелый самовар. Казалось, она не шла по окрашенным — поразительной ширины — половицам, а легко, едва касаясь их, скользила.

Бронислав Вадимыч, уже развернувший на столе помятый лист плотной серой бумаги с тонко нарезанными кругляшами розовато-синей докторской колбасы и такими же просвечивающимися ломтиками свиного сала, осуждающе проговорил:

— И как тебе не совестно, Дашура? Ну, позвала бы: женское ли дело — ведерные самовары таскать?

— Ну, еще… я привычная! — Дашура поставила на конфорку чайник с заваркой и, больше для порядка, провела по чистому столу мягкой белой утиркой. — Кушайте на здоровье. Вот и чашка, вот и солька… а хлеб у вас есть?

— Есть, есть, не беспокойся. Я булок свежих прихватил. — Бронислав Вадимыч вскинул на Дашуру глаза. — Присаживайся за компанию.

На шаг отступя от стола, Дашура слегка поклонилась.

— Спасибочко. Мы совсем в недавнем времени чаевничали.

Из-за косяка двери в «гостиную» заглянул любопытный Толик.

— А-а, Анатолий свет Батькович! — с радостным облегчением воскликнул Бронислав Вадимыч и приподнял крышку лежавшего у него на коленях чемодана. — Купил, понимаешь ли, тебе гостинец в Астрахани, да вот беда — забыл дома. Память! Пошаливать она у меня чтой-то стала. Ну, да подходи… подходи! Колбаской угощу. Хочешь колбаски?

Не трогаясь с места, Толик помотал из стороны в сторону смоляной головой.

— Ты что… не узнаешь меня? — удивился гость.

— Уж-на-аю, — пропел хрипловато Толик, все так же крепко держась за косяк двери.

Подняв высоко ломтик колбасы, Бронислав Вадимыч совсем уже торжественно объявил:

— Получай!

Толик снова помотал головой.

— Мне мама не велела брать.

— Сынарь, ну что ты плетешь? — прикрикнула, смущаясь, Дашура. — Я тебе о чем говорила? Чтобы ты не надоедал гостям, а ты?

— Да-а, ты чичас…

— Возьми гостинец и поблагодари дядю. И беги к себе в комнатку. Ты у меня мальчик большой, стыдно такому быть наяном.

Зажав в кулаке гибкий, как резина, ломтик колбасы, Толик со всех ног бросился вон из «гостиной» боясь, как бы мать не дернула его за вихор. Вслед за сыном собралась уходить и Дашура.

— Пойду постель вам застилать… день-то к вечеру покатился.

Она посмотрела в окно.

— А вон еще постоялец на самовар поспешает. Не скучно вам будет.

Вытягивая шею, Бронислав Вадимыч тоже потаращился на окно. По жесткой мощеной дорожке уныло брел немолодой, сутулящийся под бременем лет мужчина в солдатском пиджаке с побелевшими плечами и пропыленным вещевым мешком на загорбке. Он опирался на крепкую шишковатую палку — с такими надежными, до блеска натертыми посохами в давнюю пору на Руси ходили странники.

— Из Москвы, болезный, вертается, — заметила горестно Дашура, комкая в руках утирку. — Живого места на самом нет, а он еще о других печется. С ихней учительницей… недальние они — из Песчаного, беда стряслась. По молодости лет и горячности правдивой отмочалила она на колхозном собрании председателя Совета… а правда-то глаза колет! Ну, и ее, учительницу, местные дуроломы в два счета с работы сняли. А женщина она безмужняя, на руках дочка калека безногая… куда ей деваться? Михаил Капитоныч… этот вот самый, и взялся хлопотать. Бился, бился, а потом взял да и в Москву.

Положив на тарелку пару бутербродов с колбасой и пару с салом, Бронислав Вадимыч убрал в чемодан оставшиеся продукты. Лишь после этого спросил:

— Она ему родней доводится?

— Кто? Учительница? Такая же родня, как и мы с вами.

— Кто же задарма будет стараться? Наверно, какой-нибудь свой интерес имеет.

Направляясь к выходу, Дашура через плечо холодно обронила:

— Это уж кто как… иной бескорыстно сложит голову за незнакомого человека, а другой…

Она распахнула дверь и вышла в сени.

Глава пятая

После пятой кружки горячего чаю Михаил Капитоныч заметно приободрился. Остроносое сухое лицо его — морщина на морщине, замаслившись потом, будто даже чуть помолодело.

— Полторы недели, Дарья Андревна, торкался в разные двери. Все правду искал, — заговорил новый постоялец, почему-то обращаясь лишь к Дашуре, крайне смущая ее особой, подчеркнутой вежливостью, и совсем не замечая Бронислава Вадимыча, медленно, со смаком жующего свои бутерброды. — В одно место заявлюсь — посылают в другое… — Он намотал на палец буроватый хохолок, все еще задиристо, по-мальчишески топорщившийся над яйцевидной, бобриком остриженной головой. — А вернулся, как и уезжал, с пустыми руками. «Возвращайтесь, гражданин, на свое местожительство. Мы расследуем историю увольнения учительницы Ульяновой и результаты сообщим»… Всю дорогу от Москвы до Астрахани маковой росины во рту не было.

— В честь чего же ты постился, голова? — с притворным сочувствием спросил Бронислав Вадимыч, собирая с тарелки хлебные крошки.

Все так же не глядя на восседавшего напротив него по другую сторону стола упитанного детину, Михаил Капитоныч усмехнулся добродушно запекшимися губами:

— Сотенный билет не хотелось менять!

Левое, чуть приподнятое плечо его дернулось и поползло к уху.