Багровый прилив

Будь это обычная дуэль, даже такая, где бились до смерти, как в Турнельском парке, Антрагэ предложил бы противнику передышку. Он не испытывал такой ненависти к врагу, пожалуй, со времён ночи на святого Нафанаила, когда люди с белыми крестами на одежде резали тех, у кого таких крестов не было, прямо на улицах Эпиналя. Носители белых крестов перестали быть людьми для Антрагэ, и он убивал их без всякой жалости. Однако такой ненависти, как к Мондави, сделавшему из него дичь на своей отвратительной охоте, Антрагэ не испытывал, наверное, никогда.

Он встал в позицию, приглашая Мондави продолжить схватку. Тот с опозданием на пару ударов сердца замер в боевой стойке. Герцог ждал от Антрагэ новых атак, однако барон и не думал наступать. Они снова прощупывали друг друга, словно только скрестили клинки. Антрагэ осторожничал, позабыв о длинных выпадах, он сосредоточился на защите. Шпага и кинжал барона словно стали его щитом, таких бойцов называли павизьере в честь щитоносцев, которые на поле боя прикрывали себя и товарищей, но сами редко били в ответ.

Теперь уже Мондави перешёл в наступление, снова с размеренностью часового механизма. Он не допускал ошибок, проводил отточенные финты, каждое движение его было выверено до полудюйма, и всё равно пробить защиту Антрагэ у него не получалось. Когда же Антрагэ буквально взорвался рипостом,[22] в следующий миг перешедшим во вздвоенную атаку, часовой механизм Мондави дал сбой. Герцог отступил на полшага, провернулся на месте в быстром пируэте, отмахнулся от Антрагэ рубящим ударом, целя в ноги противнику. Антрагэ просто перепрыгнул через клинок, припал на колено и вонзил шпагу в живот Мондави. Отбросив кинжал, он двумя руками перехватил эфес и надавил изо всех сил, вгоняя клинок глубже в тело врага. Встав на ноги, не выпуская оружия, он заставил стонущего от боли герцога завалиться назад и рывком выдернул клинок из раны, расширяя её.

Мондави упал навзничь, издавая лишь бессвязные хрипы и стоны. Однако он нашёл в себе силы отползти от врага, опершись спиной на ствол старого вяза. На большее его не хватило.

— Боли почти нет, — произнёс он с удивлением, глядя на Антрагэ совершенно ясным взглядом, какой бывает лишь у умирающих, — только холод. Очень холодно.

— Ранение в живот убьёт вас через несколько часов, вы истечёте кровью и уснёте.

— У вас лишь царапина на лице, а я умираю от раны глубже колодца и шире церковных дверей.

— Удивительно поэтичные слова для человека, дравшегося по правилам арифметики.

Антрагэ опирался на шпагу, так он был вымотан, но на шпильку в адрес Мондави силы всё же нашёл.

— Откажете мне в последней милости? Оставите здесь умирать или будете наблюдать, как жизнь истечёт из меня вместе с кровью?

— В таком случае я и в самом деле был бы не лучше вас.

Антрагэ шагнул к Мондави и приставил остриё шпаги к его горлу. Он снова надавил на рукоять, вгоняя клинок в горло герцога, и выдернул, превратив шею Мондави в кровавое месиво. Наклоняться над умирающим он не собирался — это было верное решение. Из пальцев правой руки Мондави, напряжённой для удара, вывалился кинжал, всё еще раскрытый на три клинка. Вряд ли Антрагэ пережил бы этот удар.

Он не стал забирать оружие герцога, хоть то и было отменного качества. Мондави внушал ему такое отвращение, что прикасаться к его вещам Антрагэ было просто противно. Впрочем он, не стал брезговать герцогским конём — оставлять такое великолепное животное в лесу было бы преступлением.

Одевшись и накинув на плечи плащ, Антрагэ сел в седло своего скакуна, второго взял под уздцы и направил дальше в лес. Теперь его судьба была в руках Господа — он не знал толком, даже где находится, так что ехать мог куда угодно. Если Господь будет с ним, он выберется из этого леса и сможет свершить месть, которую обдумывал все эти долгие дни, пока жил в охотничьем поместье Мондави.

Пустив коней шагом, Антрагэ вскоре скрылся в чаще, оставив на поляне мёртвого герцога Альдиче Мондави, лежавшего по злой иронии судьбы по тем же самым деревом, на котором осталась отметина от его копья, пришпилившего к стволу нерадивого егеря. Вскоре на запах крови из леса вышел волк, чтобы полакомиться его плотью.

Глава девятнадцатая Убийство короля как высокое искусство

С памятной ночи на святого Нафанаила, когда Эпиналь словно помешался и на улицах его реками текла кровь, по настоянию ставшего вскоре кардиналом Адранды Рильера в день памяти этого святого поминали всех невинно убиенных. Тем более что и сам Нафанаил, некогда отказавшийся предать Веру, был предан за это мученической смерти слугами продавшегося Баалу царя, правившего где-то на территории современных Вольных княжеств. Так что день вполне располагал к молебну, который по замыслу Рильера должен был примирить недавних врагов.