Бабьи тропы

А Супонин рылся за пазухой и, благодушно посмеиваясь, говорил:

— Вот ведь дела-то таежные какие… Можно сказать, живем бок о бок… оба при власти состоим… а друг друга не знаем. На-ка вот, Панфил Герасимыч.

Он протянул Панфилу мандат.

— Читай…

Панфил взял бумажку и стал читать.

Супонин следил за ним и чуть заметно улыбался глаза ми.

Окончив чтение, Панфил вздохнул. Поцарапал в затылке. Покрякал. И спросил Супонина:

— Ты… что… в партию вошел?

Супонин ухмыльнулся:

— Хотя и не вошел… но… около того…

Он хлопнул Панфила рукой по плечу и заговорил весело:

— Да ты не сомневайся, Панфил Герасимыч. В городе два раза был я… доклады делал… везде доверяют! Сам видишь, какую бумагу дали.

— Зачем созывать митинг-то? — спросил Панфил.

— Ужо соберутся мужики, тогда скажем, — уклончиво ответил Супонин, запрятывая мандат за пазуху.

Ошеломленный Панфил потупил глаза, проворчал:

— Самый разгар покосов… Каждый час дорог… Не поедут мужики…

— А не поедут которые, и тянуть не надо, — торопливо согласился Супонин. — Пускай едут, которые понимающие. Все-таки собрать надо. Не большая охота и мне по жаре трястись чуть ли не за сто верст. Что поделаешь?.. Служба!.. И дело-то пустяковое… Да ведь из города приказывают…

— Когда созывать-то?

— Да надо бы завтра оповестить, — сказал Супонин, грузно поднимаясь с лавки, — чтобы послезавтра к полдню народ был в деревне.

— Ладно… соберем, — коротко и резко проговорил Панфил.

Супонин подал ему руку.

— Ну, прощенья просим… Постарайся уж, Панфил Герасимыч. Одной власти служим… Шибко-то не неволь… Ну, все-таки пускай едут.

От порога Супонин как бы мимоходом бросил:

— Сам-то завтра возвращайся. Ревизию маленькую я сделаю у тебя…

Распахнул дверь и вышел.

На деревне давно уже управились со скотом и поужинали. Надвигалась ночь. Но Панфил дома ночевать не остался. Снова запряг коня и тронулся в обратный путь на луга.

Дорога от деревни к сенокосам проходила густым, почти не тронутым лесом и все время извивалась близ берега реки.

Когда Панфил свернул от поскотины на проселок, ведущий к сенокосам, стало заметно темнеть, а в лесу было уже совсем темно. Пахло сыростью.

С узенькой дороги, идущей меж высоких и черных стен леса, коню некуда свернуть. Панфил бросил на телегу вожжи, пустил коня по воле, а сам задумался. Не знал он, что сзади него по этой же самой дороге ехал верхом к сенокосу с особыми наказами Ванюшка Валежников.

Всю дорогу думал Панфил о мандате Супонина и никак не мог понять, как тот попал в председатели волостного ревкома.

«Неужели переменился человек? — спрашивал он себя и, вспоминая богатых мужиков из других деревень, бывших с ним в партизанских отрядах, успокоенно сам себе отвечал: — Может, и переменился. Колчак и не таких мужиков разорял и переделывал…»

Потом опять лезли сомнения в голову.

С ними приехал Панфил на луга. С ними и спать лег. Но не спалось в эту ночь Панфилу. Ворочался он в шалаше, слушал похрапывание жены и ребят и перебирал в памяти события деревенской жизни за последнее время. Многое казалось подозрительным, но Панфил опять успокаивал себя. Мысленно поругивал партизан за то, что вразбежку жизнь свою устраивали и понемногу спайку свою партизанскую утрачивали… Только перед рассветом задремал Панфил.

А утром, лишь брызнули над лугами первые лучи солнца, он верхом объезжал уже ближайшие сенокосы партизан, рассказывал о переменах в волости и приглашал партизан на митинг:

— Непременно чтобы все были… Бросайте работу, товарищи. Всем надо быть на митинге.

Партизаны отмахивались:

— Что ты, Панфил Герасимыч!.. Какой митинг в такую пору?

Панфил уговаривал:

— Волость требует, товарищи. Опять же новый председатель волревкома приехал… Что-то очень уж лебезит… Как бы не вышло чего… Надо всем собраться.

Партизаны упирались:

— Не поедем… Ничего не сделает Супонин. А в волости, должно быть, ума рехнулись…

Партийных Панфил припугивал:

— На ячейке поставлю, кто не явится.

Емеля Кочетков шумел в ответ:

— Воля твоя, Панфил Герасимыч… Хоть из партии исключай… А жрать я с семьей должен?.. А? Скотина тоже?.. А?

Иван Сомов выставлял свои причины.

— Десятину сеял я, а она вся выгорела. Сам посуди, Панфил Герасимыч: хлеба не будет, я сено лишнее продам… Опять же с хлебом буду.

Кирюшка Теркин тем же отговаривался:

— Хлеб не уродился — надо сена больше заготовить…

— Кому продавать-то будете? — сердито спрашивал Панфил. — У каждого свое сено будет.

Партизаны отвечали:

— Не старое время… знаем, куда сдавать. Ты, Панфил Герасимыч, куда деготь да смолу отправляешь?..

Доехал Панфил до сенокосов Солонца, близ которых косил свой пай Афоня, и велел Афоне и Никишке Солонцу объезжать остальных мужиков, а сам вернулся к своему шалашу. Не знал он, что других мужиков объехал уже ночью и предупредил Ванюшка Валежников.

А к вечеру прибежала из деревни пешком на покосы к Афоне Параська. Сам Афоня только что вернулся с объезда. Параська рассказала отцу, что по деревне слух идет: будто приехал Супонин с каким-то строгим приказом из волости и на митинге будет объявлять его.