Бабье лето (повесть и рассказы)

Они так и стояли, не двигаясь, она у комода, он на пороге, не отрывая взгляда друг от друга.

«Ой, господи, да зачем же это его принесло?!»

Тот же Геннадий и не тот. Прожила с ним более десяти лет, а сейчас только разглядела. Неужто она когда-то считала его красивым мужчиной? Сам рослый, а голова узкая, словно сплюснутая. На городских хлебах он не то что раздобрел, а обрюзг как-то. Под глазами мешки. Пил, поди, много. И усы отпустил. Как у кота. Зачем ему усы понадобились? А глаза пустые. Недаром Ольга звала его белоглазым. Пиджак чудной — клетчатый, ровно кофта с чужого плеча. Штаны на коленях пузырятся. Видать, не очень его там обихаживали. Но зачем он пришел?..

А как же Матвей?! Как же Матвей?!

Виновато-добродушная улыбка, с которой вошел Геннадий, медленно сползала с его лица. Он перевел взгляд с Клавдии на стол. Его толстое, с крупным носом и яркими, точно вывороченными, губами лицо насупилось.

Он молча снял кепку и, не глядя, привычным движением повесил ее на гвоздь. Поставил в угол обшарпанный чемодан и направился к Клавдии.

— Ну, здравствуй, женушка, — Он не улыбнулся, а как-то оскалил зубы.

Она медленно отступила. Остановилась за столом. Страх перед ним, столько лет державший ее, как держит липкая паутина муху, — этот противный до дрожи в коленках страх снова опутал ее.

Но она не хочет, не должна подчиниться этому противному страху.

Судорожно билась мысль, ища хоть маленькую лазейку.

— А где же твоя вдовушка? — Ах, какое ей дело до вдовушки. Лишь бы на минуту отвести разговор, лишь бы успеть что-то придумать.

— Ты про что?

— Сам знаешь! Про вдовушку. Она бросила тебя или как?

Он молчал. Ага, заметались белесые глаза. Значит, в точку попала.

— Про вдовушку тебе наболтали. — Геннадий тяжело опустился на стул, подле стола. Вытащил из кармана смятую пачку «Беломора».

Клавдия с острой ненавистью подумала: «Ишь, расселся, как хозяин». От этой мысли заломило в висках.

— А ты кого ждала? Может, меня? — Геннадий кивнул на стол, заставленный тарелками и едой.

— Женщины собирались прийти… Марья обещала… — пробормотала Клавдия, а у самой холодок по спине. Вдруг Матвей зайдет, увидит Геннадия. Тогда все пропало. Только не это. — Ты зачем сюда пришел? Чего тебе надо? Не писал… Люди сказывали — женился, а теперь припожаловал. Ну и иди к ней. Я ведь вам не мешала. — Клавдия говорила, захлебываясь словами, пугаясь собственной смелости. — Ну и езжай к ней, езжай. А я и одна проживу. Одна… это мой дом, и ты не имеешь полного права… не имеешь…

— Чего не имею? — в голосе знакомые раскатистые нотки.

Липкая паутина опутала горло, и Клавдия уже робко, неуверенно проговорила:

— Дом-то мой, хоть кто скажет…

— Твой, говоришь?! — Геннадий стукнул кулаком по столу. Жалобно звякнули стаканы. — А кто хату ремонтировал? Кто стройматериалы доставал? Или забыла? А это на чьи деньги нажито? А это? — Геннадий соскочил. Рывком содрал с окон тюлевые шторы и бросил ей под ноги. Подошел к кровати, сдернул плюшевое одеяло и швырнул его на пол.

Клавдия стояла, прижимаясь спиной к стене, и с ужасом думала: «Как это я могла с ним жить?» И тут же эта мысль ушла куда-то в сторону, оттесненная другой, более важной: «Сейчас придет Матвей». Она даже взглянула на дверь.

Сорвав злость, Геннадий поостыл.

— Жрать я хочу, — проговорил он, садясь к столу, — угощай мужа, коли гостей не дождалась. — И снова не улыбнулся, а оскалил зубы. — Вон только всего твоего-то, что рюмка новенькая.

Клавдия не шелохнулась. Геннадий налил в рюмку водку. В ту самую рюмку, которую она приготовила для Матвея.

Все произошло внезапно… Она за секунду не знала, что это может произойти. С криком: «Не трожь!» — она кинулась к Геннадию, схватила рюмку. В следующий миг рюмка слабо хрустнула. По желтому полу рассыпались осколки.

«Сейчас войдет Матвей…»

Геннадий не обругал ее, не ударил, а с какой-то пристальной ухмылочкой, щурясь, смотрел на нее. «Почему он молчит? Неужто догадывается? Надо сбегать предупредить. Объяснить. Матвей поймет».

Сейчас ей казалось: самое главное, чтобы они не встретились. Если встретятся, произойдет что-то страшное, непоправимое.

— Ты кушай, — сказала она с поразившим ее самое спокойствием. Будто ничего не случилось. — Ты кушай, — повторила она, подвигая к нему тарелки, — а я схожу. На дворе белье у меня еще не снято, — избегая его взгляда, направилась к дверям.

— Никуда твое белье не уйдет, — он взял ее за руку и посадил рядом с собой.

Она поняла: не выпустит. И устало подчинилась.

Геннадий разлил вино по стопкам: себе водки, Клавдии наливки.

Почему он ничего не спрашивает?

Он спросил:

— Ну, что же Марья твоя не идет? Или почуяла, что муж приехал?

Ах, вот оно что.

— Поздно уже. Видно, задержали. Бригадир как-никак.

Он как будто и не слушал ее. Пил, запрокинув голову. Красный в пупырышках кадык вздрагивал. С омерзением смотрела, как он с жадностью ел. Ел и говорил. Вот она жила тут спокойно, а он столько перестрадал. Вдовушку какую-то придумала. Ну, была хозяйка, он не отрицает. Но жениться не собирался. Зачем жениться, когда у него Клавдия есть.

«Сейчас войдет Матвей…»