Бабье лето (повесть и рассказы)

— Сперва-то, конечно, обидно, — согласилась Марья. — Ну, а после спасибо скажешь. Пусть и обидное слово, но ко времени — дороже похвалы. — Она улыбнулась, вокруг глубоко посаженных глаз лучиками собрались морщинки. — Я тогда сгоряча сказала: мол, если устарела, так можно бригадиром поставить кого помоложе. А секретарь спросил, сколько мне лет, да и говорит: «Сорок два года — баба ягодка». А ты говоришь, годы не те.

Обе женщины призадумались.

Каждая о своем.

Клавдия, вглядываясь в лицо Марьи, будто пытаясь что-то прочесть в нем, спросила:

— Скажи, Маруся, правду: тебе велели сдать в колхоз всю свою животину?

— Да кто мог велеть? — удивилась Марья. — Кому это надо?

Лицо Клавдии выразило недоверие.

— Может, и надо, чтобы другие вслед за тобой сдавали?

— Чудная ты, засмеялась Марья, — на черта мне сдалась эта животина. Овцы и коровы, сама знаешь, ухода требуют. Время на то нужно, а мне и так дня не хватает, от ночи еще кусок оттяпываю.

— Как же без своего молока, мяса жить? — допытывалась Клавдия, а сама думала: «Ой, что-то скрывает Марья».

— Много ли нам с Лидкой надо. А понадобится — в колхозе возьму. Скоро совсем одна останусь, Лида замуж выйдет.

— А Гришатка из армии вернется?

— Ну, милая, это еще два года ждать. Через два года и многосемейные посдадут свою скотину. Колхоз молоко нам навяливать будет. Я что скажу тебе, — Марья наклонилась к Клавдии, глаза ее стали озорными, какими бывали в молодости, когда сероглазая хохотунья Маруся придумывала очередную проказу над парнями. — Слышь, Кланя, я и огород задумала сдать.

— Как «сдать»? — не поняла Клавдия. Она живо представила себе огород Марьи. Не раз завидовала ей. Живет Марья на краю деревни. Всегда смогла бы прихватить земли, чернозем-то какой — удобрять не надо, уж она бы на месте Марьи давно так сделала. А тут вдруг «сдать»…

— Сдам землю в колхоз — и вся недолга! — Марья хлопнула по столу. — Нужда пришла возиться: полоть, поливать. Некогда мне. Знаешь, какое в бригаде хозяйство! Рядом с моей хатой ясли строят. Видела? Типовые. Так вот пускай на моем огороде ребятишкам садик посадят.

— Всю землю сдашь? — каким-то сдавленным голосом спросила Клавдия.

— Маленько оставлю, — и странным, незнакомым Клавдии, мечтательным тоном Марья продолжала: — Цветы посажу… Георгины и хризантемы. Чудное слово — хризантемы! Вазу куплю хрустальную. Видела в городе, в универмаге, вазу, вся сверкает. Поставлю цветы на стол, и пусть в хате красуются.

— Врешь, — со злостью проговорила Клавдия и тоскливым шепотом повторила: — Врешь.

— Что вру? — удивилась Марья.

— Да все… что молоко будут навяливать. Что огород сдашь… и будешь эти… как их… хризантемы разводить.

— Вот увидишь — сдам, — весело проговорила Марья. — Я и с Матвеем Ильичом советовалась. Он одобряет.

Последние слова больно кольнули Клавдию.

— Сказывают, Матвей тебя на каждом собрании восхваляет. Дескать, самая наилучшая бригада Марьи Власьевны, — с деланным равнодушием произнесла она.

Марья внимательно поглядела на подругу. Та сидела понурив голову. Опущенные рыжие ресницы прятали глаза. На щеках рдели красные пятна.

Марья тихо, беззлобно сказала:

— С чего же ему хаять? Ему не надо меня, как кутенка, носом тыкать. Я и без председателя понимаю, что делать. Почитай, двенадцатый год бригадирствую. А насчет чего другого, так ты брось, не такой он человек. Да ты Матвея не хуже моего знаешь.

Они долго молчали. За окном начал накрапывать дождь. По темным стеклам потекли косые струйки.

— Уж этот дождь не ко времени, — посетовала Марья. — Все мои планы спутал. Нипочем машины по полю не пройдут. Завязнут вместе с механиком. Боюсь, что все зарастет. Сорняк так и ползет. Одна надежда на баб.

Клавдия не отозвалась. Марья взглянула на нее и не узнала. Неужто час назад она могла позавидовать ее красоте? За столом, опустив плечи, сидела немолодая женщина с серым лицом и погасшим взглядом.

Марья положила свою крупную, с узловатыми пальцами руку на плечо Клавдии.

— Эх, Кланя, думаешь, не понимаю я, что у тебя на душе. Обе мы с тобою одинокие бабы. Все я понимаю. Помню, тетка на свою вдовью судьбу плакалась. Вдову, мол, всякий оговорить может: вдова быстро идет — кого-то догоняет, тихо идет — кого-то поджидает. Я в ту пору тетке не верила. А как сама овдовела — поверила. Думаешь, я слез не лила? Думаешь, мне не завидно, когда бабы в праздники с мужьями за стол садятся?

Марья прошлась по горнице. Постояла, глядя в темное, мокрое от дождя окно, и чуть слышно проговорила:

— Для кого ночка, а для вдовы… Не знаешь, как ее, проклятую, скоротать!..

Марья грузно опустилась на стул. Ее большие сильные и беспокойные руки безвольно поникли.

Клавдия, давшая себе зарок никому не говорить правду о поездке к дочери, не выдержала и рассказала все, что пережила и передумала за последние дни. Только почему-то умолчала о своем разговоре с Матвеем, о том, как он приходил к ней, а она не отозвалась. Хотя случись у нее с Матвеем все по-другому, она бы не плакала, не жаловалась на судьбу.