Бабье лето (повесть и рассказы)

— В город подалась? — спросила Ольга. Глаза ее откровенно смеялись. Озорные, очень светлые, не то голубые, не то зеленые, под круглыми бровями, они как бы говорили: «А мы, голубка, видим тебя насквозь».

У Ольги особая слава в колхозе. Ее не зря зовут артисткой. Кого хочешь представит. Этой ее особенности побаивались больше, чем Никодимушкина языка.

И сейчас Клавдия со страхом ждала — вдруг Ольга при всех, как Никодимушка, начнет ее передразнивать. Но Ольга спросила и, не дожидаясь ответа, вполголоса заговорила с Зинаидой. У этой язык что жало… Маленькая, худая, с преждевременно увядшим лицом, она в работе не знает усталости. Зато уж лентяям и колхозным нахлебникам от нее достается. Она их громит и на собрании, и в магазине — где придется.

— К дочке я. На жительство хочу перебраться, — с готовностью откликнулась Клавдия.

Отозвалась лишь одна Полина (тоже еще в девчонках на посиделки вместе бегали), полная женщина с круглым веснушчатым лицом.

— Оно конечно, чего тебе тут одной делать.

Сказала так, что не поймешь: пожалела или попрекнула.

— Пойду. Кабы не опоздать на поезд. — Клавдия подхватила сумки и поспешно зашагала. Ноша вроде вдвое потяжелела. Клавдия чувствовала взгляды женщин — насмешливые и осуждающие. Сначала было тихо, а потом, похоже, Ольга что-то сказала, и все засмеялись. И снова кольнула мысль: о ней, наверное. И как бы в подтверждение своей догадки, услышала злые слова, брошенные надтреснутым Зинаидиным голосом: «Баба с воза, кобыле легче».

Нет, дальше здесь жить нельзя. Пусть уговаривать будут — не останется! Да и кто ее станет уговаривать? Кому она нужна? Матвей и тот… Нет, сюда она вернется только затем, чтобы распродать имущество.

И через неделю той же дорогой возвращалась Клавдия домой. Она нарочно приехала последним поездом. Темная ночь хоть кого укроет, спрячет от любопытных глаз.

Накрапывал мелкий, теплый дождик. Остро пахло полынной горечью, и от этого дурманящего запаха еще сильнее обуревала Клавдию тоска. Рано, видно, она загадывала и людям похвалялась. Валя теперь отрезанный ломоть.

Нет, не о такой судьбе для своей дочери она мечтала. Думала, будет Валя жить в неге и холе. А что получилось? Зачем понадобилось работать Вале на заводе, да еще крановщицей! Будто свекор (он ведь мастер) не мог устроить ее секретарем. Все же полегче. Да разве муж не прокормит? Токарь, а зарабатывает не хуже инженера, другой месяц до двух тысяч. Намекнула об этом сватье, а та: «Молода еще на печи сидеть». А сама тоже хороша — то по собраниям, то по заседаниям. Спросишь — общественная нагрузка. Уж дали пенсию, и сидела бы… Будто без ее нагрузок не обойдутся.

Зять, когда был у них в колхозе, хвалился квартирой. Чем там хвалиться! Молодые ютятся в маленькой комнатушке, а старики живут в проходной комнате. Кухня — общая, на три хозяйки. Что ни сготовишь — все на виду. Дала понять зятю: дескать, хату можно продать, а в городе купить домишко и жить втроем. Но Виктор заявил: не к чему домишко покупать. На заводе ему с отцом обещают дать квартиру с ванной и паровым отоплением. Пора старикам пожить по-человечески.

Клавдия пробовала склонить на свою сторону Валю. Но где там! У дочери одна песенка — как Витя скажет. А Витя сказал — стариков он не оставит, он у них единственный сын. Тут уж Клавдия не выдержала. У нее Валя тоже единственная, кто о ней, Клавдии, позаботится? Зять выслушал ее и, не моргнув глазом, предложил жить вместе. Нет уж, спасибо, разодолжил зятек. Не привыкла она из чужих рук смотреть. Так ему и отрезала. Зять сказал: «Как хотите» — и вышел из комнаты.

Тут еще сватья, как говорится, подлила масла в огонь, спросила: «А не тошно тебе, Клавдия, жить без работы?»

Нет, незачем ей переезжать в город. Там она быстренько промотает все накопленное (в городе подай за все живую копеечку), а потом что? Она привыкла быть хозяйкой.

…Добравшись до дома, Клавдия долго, пока не озябла, сидела на крылечке. Потом пошла в хату. Не зажигая света, разделась и легла и сразу же заснула.

Приснилось: идет она скошенным лугом. Кругом стога. И у каждого стога люди копошатся. Она торопится, ей надо что-то важное, от чего вся ее жизнь зависит, этим людям сказать. Вот добежала: стог стоит на месте, а люди исчезли, будто растаяли. Мечется она от стога к стогу, и некому ей высказать своей тоски-печали.

Проснулась вся в поту. И вдруг услышала странный, надоедливый звук. Клавдия повернула голову в сторону звука. Большая, иссиня-черная муха жужжа билась о стекло. Клавдия несколько минут не спускала с нее глаз. Видать, муха совсем обессилела, она падала на подоконник, ползла и снова жужжала и билась о стекло.

«Вот и я так! — подумала Клавдия. — Не знаю. Куда же податься», — и она заплакала от жалости к самой себе. Одна она теперь… одна, как в поле былинка. Может, в колхоз пойти, пристроиться на работу полегче? Сколько раз ее звали, а она справками прикрывалась. Хвалилась, что и без колхоза проживет припеваючи. Теперь вроде и неловко проситься. И кто знает — лучше ли, хуже будет, а свое хозяйство запустишь.