Бабайка

– Констебль, – сказал я. – Я не понимаю… Почему у нас мало времени? Разве мы не ночуем здесь?

– Нет. Через пару часов мы должны быть в Холмах.

– А почему такая спешка?

– Мастер Григорий, вы меня удивляете, ей-богу. У нас же мясо.

– Ах да, – сказал я. – Мясо.

Ни хрена не понимаю.

VII

– А вот и Холмы, – сказал мастер Хёрст, и, словно отвечая ему, залаяли и тут же смолкли собаки. Пара минут – и вот уже вокруг нас замелькали плохо различимые в зелёных сумерках собачьи тени. Симпатичные остроухие псы, молчаливые, похожие на лаек.

Хутор. Или как это у них называется. Ранчо, поместье, в общем, несколько домов с хозяйственными постройками, огражденные частоколом. Мы подошли к воротам, ведя груженных мясом коней под уздцы, и молчаливые собачьи тени всё так же скользили вокруг.

У ворот у нас уже ждал человек с факелом в руке.

– Кого это бог принёс? – при звуках этого голоса воображение сразу нарисовало человека большого и спокойного.

– Здравствуйте, мастер Бэнкс!

– А-а, констебль! Здравствуйте! Опять браконьеры?

Голос не обманул. В зеленом свете факела было видно улыбающееся лицо мастера Бэнкса. Боже, какой он здоровый, думал я, глядя, как человек-скала принимает поводья.

– Нет, Гордон, – сказал, чуть помедлив, констебль Хёрст. Так медлят перед тем как сообщить близким неприятную новость. – Убийство.

Гордон?! Гордон Бэнкс?!

– А кого…?

– Роджера Ханта.

– Не слышал о таком, – неуверенно сказал здоровяк.

– Немудрено, – улыбнулся нерадостно констебль, – это в Далёкой Радости.

– В Далёкой Радости? Ну дела, – удивлённо прищурил глаза мастер Бэнкс. И тут же спохватился: – Пойдемте в дом, констебль. А это ваш помощник?

– Нет, – ответил констебль, – мастер Григорий есть подследственный. И знаете, что, Гордон, давайте сначала снесём в ледник мясо.

– Что за мясо?

– Косуля, которую я был вынужден подстрелить в связи с чрезвычайными обстоятельствами, – сухо сказал констебль. Вид у него был такой, словно он делал некое официальное заявление. – Гордон Бэнкс, вы окажете услугу Службе Королевских Констеблей, если в обмен на мясо дадите мне провианта на двух человек на четыре дня пути.

А может, это и в самом деле – официальное заявление?

– Четыре дня пути? – спросил я. Чёрт побери, я уже на первый день выспрошу у моих попутчиков все, что они захотят рассказать мне. И потеряю следующие три дня на дорогу до ближайшей цивилизации (я очень надеялся, что Далекая Радость – это именно цивилизация).

Никита. Сын. Где ты?

Констебль коротко посмотрел на меня и сказал:

– Да.

– А быстрее нельзя?

– Нет, – сухо ответил констебль.

– А зачем вам быстрее? – спросил Бэнкс и неожиданно подмигнул. – Быстрее только губернатор.

Издевается, громила.

VIII

Я проснулся оттого, что кто-то осторожно потрогал меня за плечо.

– Доброе утро, мастер! просыпайтесь!

Девичий голос. Или молодой женщины. В голосе сквозит неприкрытое любопытство.

Я открыл глаза.

Девушка. На вид лет семнадцати. Лицо живое, выразительное, из тех, что не назовешь красивым, но определённо внушающее безотчётную симпатию. Во всяком случае таким типам, как я.

– Мастер Хёрст просил вам передать, что время не терпит. Вам пора завтракать и отправляться в путь.

– Спасибо… – сказал я. – А как вас зовут, милая девушка?

Иногда прорезается во мне претензия на галантность, что приводит к таким вот обращениям.

Девушка улыбнулась:

– Джоанна.

– Доброе утро, Джоанна. Прошу прощения, но… мне надо одеться.

– Пожалуйста.

И стоит, не сдвинувшись с места ни на йоту.

Что за нравы у них?

– Простите, но… милая Джоанна, не могли ли бы вы выйти?

Джоанну моё предложение удивило и даже похоже немного обидело. Иначе почему она вышла, поджав губы?

Я вышел во двор и с удовольствием совершил в отведенных для этого местах все полагающиеся гигиенические процедуры. Порадовался основательной бревенчатой уборной – позднее Хёрст объяснил мне, что изготовление досок здесь процесс довольно трудоёмкий. Поплескал на лицо дождевой воды с бочки, прополоскал рот, с лёгкой печалью вспомнив зубные щетки Жёлтого мира.

Замечательное летнее утро, свежесть, потихоньку уступающая место зною, щебетанье птиц, сельскохозяйственные звуки, вроде мычания коров и меканья коз. Всё это вдруг породило во мне бодрую уверенность в том, что всё будет хорошо, и забота моя, неотступно тихой тоской грызшая мне сердце, вдруг отступила.

Это отличный мир, и я со всем справлюсь.

Напевая, вошел я в дом, и застал хозяев и констебля за разговором; и хотя речь шла обо мне, увидев меня, они не прервали беседы.

– … вот и получается, что ничего он не помнит, – мельком глянув на меня говорил Хёрст. – И есть вещи такие, что заставляют если не верить, то по крайней мере, думать, что какая-то правда в его словах есть. И меч у него истинный, и в нём уже проявилась вера, слабая, правда. Огонь, к примеру, он разжечь не смог.

Что правда, то правда. Огонь развести я не сумел. Может быть, оттого, что и настоящий костёр я редко когда запаливал с одной спички?