Азиль

Мальчишку вытаскивают из угла, швыряют на пол. Жиль не сопротивляется, только пытается прикрыть голову руками. Покорность не спасает: его несколько раз от души пинают, заставляют подняться, схватив за волосы, и волокут в коридор. Там мальчишка спотыкается обо что-то большое, податливое, теряет равновесие и прежде, чем его снова вздёргивают на ноги, успевает увидеть распростёртое поперёк коридора тело охранника с пробитым виском. «Liberté»[16], – пишет на стене седой мужчина с полузакрытым алой косынкой лицом. Свобода, успевает подумать Жиль, но при чём тут свобода? В Азиле каждый себе хозяин, зачем здесь это слово?

Его гонят дальше, мимо распахнутых настежь дверей, мимо комнат, из которых слышится возня, приглушённые крики. «Кто эти люди? – с ужасом думает Жиль. – Что происходит?» Тот, кто конвоирует Жиля, выталкивает его на лестничную клетку, ударом между лопаток направляет по ступенькам вверх, ведёт мимо наспех намалёванных «liberté» и «libre»[17]. Отец Ксавье как-то сказал, что когда эти слова появляются на улицах, они не предвещают ничего хорошего.

«Люди, которые пишут о свободе на стенах, искажают её смысл, – говорил он. – Слова превращаются в маску, за которой скрываются мерзкие дела».

Снова коридоры. В воздухе стоит запах крови. Обычно на этом этаже оживлённо – здесь Сириль всегда принимает гостей, а сменяющие друг друга охранники играют в карты в комнате отдыха. Теперь здесь гнетущая тишина. Жиля охватывает ужас. «Сейчас будет поворот налево, четвёртая дверь. Если мы туда, а дальше через переход на этаж вверх… нет, только не туда! Нет!»

Мальчишка поскальзывается на чём-то разлитом по полу, дёргается, получает очередной болезненный тычок в спину.

– Рыпнешься ещё раз – разобью башку об стену и не посмотрю, что пацан, – рявкает его конвоир.

«Почему меня не убили? – мечется сумасшедшая мысль. – Почему?»

На узком мосту, переброшенном через обрушенные бетонные блоки, который тут все называют просто переходом, Жиль закрывает глаза. Его охватывает апатия и слабость, ноги двигаются с трудом.

– Смотри, куда прёшь! Перешагивай!

Ещё тело. И через пару шагов – ещё два. Жиль не вглядывается – нет никакого желания опознать в этих трупах кого-то из новых знакомых.

Возле двери, входить за которую Жилю было строго запрещено, стоят четверо со скрытыми под шейными платками лицами. Оживлённо переговариваются, посмеиваются.

– Трупы убрать не судьба? – напускается на них тот, кто ведёт Жиля. – Так и будут под ногами валяться?

– Не было приказа, – ворчит один из четвёрки. И кивает на Жиля: – Этот зачем?

– Разберёмся. Был заперт, не похоже, что это свита Сириля. И велено детей брать живыми.

– Давай его сюда.

Жиля отпускают, жестом велят повернуться и поднять руки. Он повинуется.

– Заходи. Медленно и спокойно. И будь вежлив, парень.

Переступая порог, Жиль старается смотреть вверх. Только не на пол. Слишком страшно. За бронированной дверью полутёмная маленькая комнатка, на стенах обои – старые, потёртые, но и они – небывалая роскошь для Третьего круга. Пыльная штора вместо двери, за ней – яркий свет. Когда глаза немного привыкают, Жиль видит у стены напротив стеллаж с книгами – огромный, во всю стену. В воздухе едва уловимо пахнет табаком: Сириль курит трубку, Жиль помнит это. И цепляется за этот слабый запах, не желая ощущать ничего другого.

– Ну ничего ж себе! – восклицает знакомый голос, заставляя Жиля повернуться.

У массивного стола стоит Рене Клермон с открытой книгой в руках и улыбается. Жиль борется с желанием оттолкнуть того, кто находится за его спиной, и бежать прочь очертя голову.

– Акеми, ты погляди, кто у нас, оказывается, на Сириля работает.

И только тут Жиль замечает сидящую в кресле у винтовой лестницы девушку. Лицо её закрыто ладонями, поперёк колен лежит металлический прут. Конец прута испачкан в чём-то тёмном. Поневоле взгляд Жиля опускается ниже. На потёртом ковре у ног Акеми лежит Сириль. На лице застыла гримаса боли, глаза широко распахнуты, пальцы рук сведены судорогой. Сириль мёртв, как и трое его телохранителей.

– Акеми! – Крик Клермона заставляет её вздрогнуть.

Она убирает руки от лица, и Жиль видит две тонкие дорожки от слёз на бледных щеках. И взгляд – опустошённый, равнодушный. Не на мир направлен – в себя.

За дверью гремят шаги по железному мостику, и в кабинет Сириля затаскивают упирающегося Дидье – по пояс голого, с громадным кровоподтёком под левым глазом и разбитым ртом.

– А вот и наследничек, – комментирует его появление коренастый лысеющий мужик, потрошащий ящики стола.

Дидье видит тело Сириля на полу, бледнеет, бросается к нему.

– Месье Сириль! Месье!.. – Голос срывается, мальчишка давится, зажимает себе рот.

– Шаман, этот стервец уложил пятерых, – сообщает тот, кто привёл Дидье.

– Хороший мальчик. Славный боец. Достойный сын своего отца, – чеканя каждое слово, произносит Рене, с интересом разглядывая мальчишку. – Дидье, мне нужны такие люди. Будешь на меня работать?

– Шаман, ты… – начинает коренастый.

– Тибо, заткнись! – обрывает его Клермон. И снова обращается к Дидье: – Ну?