Азиль

Акеми мгновенно вскипает. Сжимает кулаки, собирая пальцы, как на днях учил её Рене. Поднимает на насмешника презрительный взгляд. Клермон становится за её спиной, обнимает за плечи.

– Дорогой мой друг, то, как она одета, тебя совершенно не касается. Акеми, переоденься на кухне. И взбодрись. Пора представить тебя семье.

Если лечь животом на парапет крыши высотки и посмотреть вниз, мир изменится. Он потеряет привычный размер, обретёт новую форму и станет недосягаем, как странный сон. Люди станут похожими на крошки хлеба, рассыпанные по столу. Исчезнут голоса, лица, необходимость смотреть под ноги из страха наступить на ярко-голубой кристалл льда. Останется дыхание фабрик, плоская сетка улиц, напоминающая линии на ладони, и единственный цвет – желтовато-серый с вариациями оттенков. Летом весь Третий круг покрыт пылью, она повсюду. Даже здесь, на крыше. Отец Ксавье говорил, что весь мёртвый мир теперь такой – пыльный и лишённый цвета.

Жиль бросает ещё один взгляд на вечереющий город, осторожно сползает со щербатого парапета и ложится на спину, раскинув руки крестом. Мир внизу перестаёт существовать, остаётся лишь огромное небо, расчерченное изогнутыми линиями конструкций Купола. Жиль знает, что на самом деле эти линии – толстенные металлические балки, в которые встроены фильтры, очищающие воздух от диоксида азота. Если прислушаться, можно услышать, как Купол тихонько гудит, выполняя свою работу.

«Он действует по принципу зонта: чем ближе ты к центру, тем лучше зонт защищает тебя от дождя. А по краям защита слабее, ты намокаешь, хоть и находишься под зонтом. Так же и Купол: воздух проникает в город не только через систему очистки в балках, потому в Третьем круге он содержит солидную примесь диоксида азота. Людям приходится носить фильтры, чтобы гем в их крови не разрушался», – звучит в голове голос священника.

Полтора года назад Жиль на себе прочувствовал, каково находиться вне Купола без защиты. Они попали в шторм на «Проныре» и вернулись на десять часов позже запланированного. К тому моменту фильтры у всей команды исчерпали резерв и гнали в лёгкие неочищенный воздух. Жиль плохо помнит, как они сошли на берег. Страшно болела голова, перед глазами плыли тёмные пятна и точки, сердце колотилось в груди, то замирая, то разгоняясь заново. Их всех тогда на три дня заперли в госпитале, кололи уколы, давали дышать воздухом из баллонов. Жиль поправлялся хуже всех, и за ним ухаживала Акеми. Бледная, с синяками под глазами, она тогда показалась Жилю сказочно красивой.

«Она всегда красивая. Когда злится, когда плачет, когда серьёзна, – с тоской думает Жиль, глядя сквозь пальцы на диск солнца, клонящийся к закату. – Кейко тоже была красивой, но Акеми – настоящая. Настолько, что я её вижу, даже когда она далеко. Только глаза закрыть – и вот она. Даже больно становится».

Жиль закрывает ладонью шрамы на лице, пытается улыбнуться.

– У т-тебя всё б-бу-удет хорошо, – сообщает он невидимой Акеми. – И родятся к-красивые дети. В-вот так вот.

Вдох обрывается на середине, превращаясь во всхлипывание – протяжное, детское. Жиль зажимает себе рот, катается по крыше в пыли. Вездесущие мелкие камешки обдирают плечи и кисти рук, грязь скрипит на зубах. Нет, не легче. Жиль встаёт и, пошатываясь, идёт к парапету. Останавливается на самом краю, смотрит в небо, вытирая лицо тыльной стороной руки. Сейчас линии Купола кажутся ему решёткой. Раньше, если он долго всматривался в небо с крыши и потом переводил взгляд вдаль, ему виделся мост, огромный длинный мост, конец которого терялся вдали. Он тогда верил, что мост ведёт в другой мир, несомненно – лучший. Верил, но больше не верит.

«Нет там ничего. Пустота. Если бы что-то было, разве не приходили бы оттуда мама и папа?» – думает Жиль и переводит взгляд вниз.

Длинные тени ползут от домов, город размазывается в грязное пятно. Где-то внизу люди, которым нет до Жиля никакого дела. Копошатся, как блохи. Грязь и блохи – вот вам и дом, который остался у человечества. Зачем туда возвращаться?

Подниматься на выщербленный ветрами край не страшно. Абсолютно. Там, внизу – просто рисунок. А когда ты сам станешь частью этого рисунка, ты уже ничего не почувствуешь. И перестанет болеть от голода живот, и не нужно будет думать, что ботинки протёрлись до здоровых дыр. И красть еду больше не потребуется.

Порыв ветра подталкивает в спину. Жиль раскидывает руки, стараясь сохранить равновесие. И вдруг вспоминает о заколке в виде бабочки, спрятанной в глубине кармана.

Шаг назад. Сесть, прислонившись спиной к двери, за которой витками вниз уходит лестница. Выровнять дыхание, сглотнуть раз и другой. Достать из кармана застиранную тряпицу, размотать. Посадить на ладонь хрупкое создание из серебра и цветного стекла, погладить кончиками пальцев.

– Д-дурак я, – покаянно шепчет бабочке Жиль. – Я т-тебя никогда н-не б-брошу…