Автокатастрофа

Воан прислонил кинокамеру к рулю, вытянулся на сиденье, расставив ноги, поправил рукой свои тяжелые чресла. Белизна его рук и груди, шрамы, отмечавшие кожу так же, как и мою, придавали его телу нездоровый металлический блеск – как у истертого пластика в салоне машины. Эти явно бессмысленные отметки на его теле, словно следы стамески, бугорки плоти, оформленные разлетающимся стеклом индикаторов, треснувшим рычагом коробки передач и включателями габаритных огней, демонстрировали объятия сминающегося салона. Все вместе они задавали тон боли и чувственности, эротизму и страсти. Отраженный свет фар выхватывал из тьмы полукруг из пяти шрамов, окружавших правый сосок Воана, – указатель для руки, которая захочет прикоснуться к его груди.

В туалете отделения скорой помощи наши писсуары были рядом, и я взглянул на член Воана, любопытствуя, есть ли шрамы и на нем. Головка, зажатая между указательным и средним пальцем была отмечена четким рубцом, похожим на канал для подачи семени или лимфы. Какая деталь разбивающейся машины поцеловала этот пенис на свадьбе его оргазма и хромированной ручки прибора? Пугающее возбуждение от этого шрама наполняло мое сознание, когда я шел за Воаном обратно к машине между разбредающимися по домам посетителями больницы. Легкий боковой отблеск этого шрама, как зайчик от стойки лобового стекла «линкольна», отмечал весь окольный, но упорный путь Воана по открытым территориям моего сознания.

Фары застывшего вдоль берега автострады потока машин освещали вечернее небо, словно подвешенные к горизонту фонари. Со взлетной полосы в четырехстах ярдах слева от нас по канату своих нервных моторов в темный воздух поднялся авиалайнер. За оградой на неухоженной траве стояли длинные ряды металлических столбов. Полосы посадочных огней образовывали освещенные поля, которые напоминали кварталы вечернего города. Мы находились в зоне строительства, протянувшейся вдоль южной стороны аэропорта. Двигаясь по неосвещенным территориям с размещенными на них трехэтажными домами для персонала аэропорта, недостроенными отелями и бензозаправочными станциями, мы проехали мимо пустого супермаркета, утопающего в грязи. Вдоль кромки шоссе в свете фар «линкольна» вздымались белые дюны строительного мусора.

Вдали возникла полоска уличных фонарей, отмечающая границы этой транзитной территории. Сразу за ее пределами, на западных подъездах к Стэнвеллу находилась зона трансформаторных станций, автомобильных свалок, маленьких автомастерских и распределительных блоков. Мы проехали мимо неподвижного двухколесного прицепа, загруженного разбитыми машинами. На заднем сиденье машины Воана оживился и привстал Сигрейв – некий ему одному известный возбудитель достиг его измотанного мозга. По дороге из больницы он полулежал, опершись о стойку заднего окна, его светлые крашеные волосы, похожие на нейлоновый парик, были освещены фарами моего автомобиля. Рядом с ним сидела, время от времени оглядываясь на меня, Елена Ремингтон. Она настояла на том, чтобы мы проводили Сигрейва до дома, очевидно, сомневаясь в намерениях Воана.

Мы свернули на площадку перед гаражом Сигрейва и участком, предназначенным для готовых к продаже машин. Его бизнес явно знавал лучшие времена в те счастливые дни, когда он был автогонщиком, специализирующимся на гоночных и переоборудованных серийных машинах. За запыленной травой торгового участка стояла плексигласовая копия гоночной машины «бруклэндс» 1930 года, ее сиденье было завалено выцветшими флагами.

Я наблюдал, как Елена Ремингтон и Воан ведут Сигрейва в дом. Каскадер расфокусированно смотрел на дешевую дерматиновую мебель, некоторое время не в силах узнать собственный дом. Он улегся на софу, а его жена требовала чего-то от Елены Ремингтон, словно она, врач, была в ответе за симптомы своего пациента. Почему-то Вера Сигрейв освобождала Воана от любой ответственности, хотя – как я понял позже, а она должна была уже знать – Воан явно использовал ее мужа в своих экспериментах. Волосы этой симпатичной энергичной женщины лет тридцати были заплетены в тонкие косички в африканском стиле. Между ее ног, глядя на нас, стоял ребенок, машинально блуждая пальчиками по двум длинным шрамам на бедрах матери, чуть скрываемых мини-юбкой.