Автограф

Здесь велись нескончаемые беседы «под пиво с сосисками» — бар был пивным. Беседы велись о литературе, само собой разумеется. Винокуров к тому времени написал стихотворение «Скатка», и стихотворение заметил Илья Эренбург. Кривенко сочинял свой длинный, без названия, роман. Поженян яростно убеждал всех, что «плавать по морю необходимо». Трифонов работал над «Студентами». Читал отдельные главы на семинаре Константина Федина, и в баре часто происходило продолжение обсуждения «Студентов». Машинистку для перепечатывания рукописи Трифонову нашел Артем — жила она рядом с Театром имени Ленинского комсомола, то есть, можно сказать, на противоположной стороне Пушкинской площади. Согласилась печатать в долг, поверив Артему, что Трифонов скоро будет знаменит и расплатится. Так и случилось. Роман «Студенты» стал знаменит сразу же после опубликования в «Новом мире», редактором которого был тогда Твардовский, и долг был полностью погашен. Трифонов собрал друзей — конечно же в пивном баре № 4 — отметить выход в свет произведения. И конечно же отметили. Как были счастливы, как были молоды.

Трифонов первым из всей компании вошел в большую литературу. Получил Государственную премию.

Нет теперь бара № 4. Открытая поляна теперь на этом месте.

Геля замечала, что только приход Володи вызывал у отца интерес. Они беспрерывно спорили. В Гелину комнату долетали их голоса. Достоевский не был отчужден от современности (Володя часто пользовался словом «современность»); каждый его роман — предостережение. Но Достоевский шел на различные компромиссы — в нем далеко не всегда присутствовала твердость взглядов. Что его к этому привело? Систематическая чрезмерность. Чрезмерность — тоже опасность. Но он потом всякий раз мучился, искал искупления! Он был духовно болен, в особенности после каторги. Да, он перешел через кризис. Конечно, и это он сказал, что будет писать что-нибудь тихое и ясное или, наоборот, грозное, но, во всяком случае, неизбежное. Вот что главное в нем всегда: писать надо неизбежное. А Лев Толстой, когда не писал, доходил до нервного заболевания, упадка сил, духовного истощения. Все врачи знают. Классический пример. Спасался только неизбежной литературой. Возражаете? Нет. И он не допускал мысли, чтобы какое-нибудь событие в литературе или в общественной жизни прошло без его участия. Не берег себя, не щадил! — это Володя уже выкрикивал. И вообще каждый человек, а не только Цезарь, имеет свой Рубикон!

Тамара Дмитриевна пыталась заметить Володе, не очень ли он кричит на Артема Николаевича, спорит с ним, возбуждает его.

— А что такое? — удивленно спрашивал Володя. — Крик — признак жизни, Тамара Дмитриевна.

— Но не всякий.

— Почти всякий. Первый — в особенности.

Уходил Володя, и опять воцарялась тишина.

У Тамары не было путей к Артему. Так получилось, что Артем отгородился от Тамары, да и от себя тоже, прежнего. Тамара стремилась примирить Артема с самим собой и, конечно, с ней. Даже пыталась подражать Наташе Астаховой, замечательной хозяйке: готовила, как могла, что-нибудь забавное на завтрак или обед. Купила тостер, а потом и ростер для поджаривания хлеба с сыром или ветчиной. Ей казалось, что хотя бы этими пустяками сумеет расшевелить Артема, позабавить. Она была согласна на его новое, странное отношение к ней, на любые резкости, несправедливости, но только бы вернуть его прежнего, сохранить семью, лицо семьи.

Геля вынуждена была делать вид, что в доме ничего не происходит. Ни разу не позволила себе сорваться в разговоре с матерью, даже если речь заходила о Рюрике или ее собственной карьере. Отцу рассказывала московские театральные новости, подробно сообщала о Рюрике — как он носится по Москве, трясет всех — вынь и положь ему спектакль во весь город. Даже Илья Гаврилович растерялся от его наглости, машет на него руками — сгинь, сатана! Но Рюрик как же, так тебе и сгинет. Держи карман шире. Ситников утверждает, что Рюрик конечно же отнюдь не кролик, а слон, и ссылается на знаменитого президента Линкольна: если вы держите слона за заднюю ногу и он вырывается, самое лучшее — отпустить его. И я так считаю, потому что Рюрик своего добьется. Если не сейчас, то в будущем. Он поставит свой спектакль. К тебе, папа, собирается. Навестить желает.

И Рюрик появился.

— Фундатор, мне нужна тут у вас с полки книжонка о Волкове. Брал, возвращал, опять возьму.

Артем кивнул.

— Надолго можно?

Артем кивнул, сказал:

— Навечно можно.

— Ну да, вам теперь книжки не нужны — ни свои, ни чужие. Вы даже и бриться перестали. РевизионизЬм личности.

Рюрик явно хотел получить от Артема в ответ какое-нибудь живое слово — гневное, юмористическое, любое.

— Кто это тебе сказал?

— Сам догадался. А как же — отказ от борьбы. Фундатор, бросьте киснуть, побрейтесь для начала. Не хотите писать — не пишите. Я не настаиваю. Давайте займемся спектаклем. — Рюрик похлопал рукой по переплету книги. — В колеснице покатаетесь, запряженной волами!

— Колесницы мне и не хватает.