Автограф

Геля исчезала из дома на целый день. Папа был странным: он будто отлучил мать от себя. Отлучил и работу — машинка в его комнате молчала. Ручка и карандаш бездействовали. К телефону не подходил, за редким исключением, когда мама очень уж настаивала или когда звонили Астаховы или Степан Константинович Бурков. Да, позвонил вдруг Ситников, и он с ним тоже разговаривал, даже повысил на Ситникова голос, как повышает голос на него самого Володя Званцев. Разговор шел о литературе. Похоже, что Ситников жаловался на свою судьбу и, кажется, еще на Ивана Ильича, директора клуба. Опять, наверное, Вадим напозволял себе в клубе. А ведь он уже имеет последнее серьезное предупреждение. Если бы не Чарушина, которая постоянно вытягивает его из различных историй, Ситников был бы уже вне клуба. Вася Мезенцев звонил. Этой весной в Доме творчества Вася вытащил письменный стол в сад. На вопрос любопытствующих отвечал: «Пишу «Вишневый сад». Свой». Вася заставил папу чему-то засмеяться. Недавно Мезенцев устроил в клубе «конкурс пирогов» и шахматный турнир — сборная писателей с женской сборной Москвы. Писатели проиграли. Чемпионку турнира парикмахер Вудис посадил к себе в кресло и сделал ей «на долгую память» прическу под названием «Филиппок». Мезенцев преподнес чемпионке пирог — победителя конкурса пирогов. Вера Игнатьевна Ковалевская звонила из книжной Лавки. Отец с ней разговаривал о книжных новинках. Кажется, даже пообещал навестить и поглядеть новинки. Все это со стороны отца вежливые слова, никак не связанные с выходом из квартиры, обещание дал Ковалевской из уважения к ней. Отец прочно поселился в кабинете — спал, ел, слушал маленький транзисторный приемник. Недавно выбросил в корзину для бумаг календарь. Мама решила, что он ошибся, сделал случайно. Вернула календарь на место. Но календарь снова оказался в корзине.

Отец перенес тяжелое заболевание — понятно, страшно. Геле было страшно, что такое случилось. Она нежно любила отца, и ей казалось, что, несмотря на постоянную занятость, и отец нежно ее любил. Сейчас отец словно их с мамой оставил, бросил. Они оказались наподобие календаря в корзине. И дом бросил, хотя постоянно в нем присутствовал. Но от такого присутствия — страшно даже в этом себе признаться — хотелось отсутствовать самой. Из-за отца! Было и еще одно, что отвращало Гелю от дома: Виталий Лощин. Мама считала его очень приличным молодым человеком не без способностей. У него действительно есть способности, и это самое страшное. Мама осуществляет Виталию протекцию. Надо знать маму. Делает это в противовес Рюрику. Геля не могла отделить Виталия от дома и от себя тоже. Он медленно, но верно обволакивал и ее. Сумел прилипнуть настойчиво, вежливо. Не хватало сил отстранить его, высвободиться из-под взгляда убедительных очков.

Он постоянно совершал различные предупредительные поступки. Маме через своего отца отремонтировал поломанные украшения. Достал пеструю французскую шерсть для вязания и тонкие спицы, пластинку-гигант маминого любимого певца Хампердинка, масло облепихи, достать которое невозможно, — для чего оно понадобилось маме, неизвестно, но понадобилось. Ездил с мамой в магазины и на базар. Выполнял разнообразные хозяйственные поручения. Он все знает и все умеет: замшу в чистку сдавать не надо, а надо чистить ее самому губкой над паром; чтобы не заболеть гриппом, нос надо промывать мыльной пеной; резиновые коврики нельзя класть на паркетные полы — паркет сгниет. И так далее и тому подобное.

Разговаривать с Рюриком по поводу Виталия Геля не хотела. Это могло окончательно восстановить против Рюрика маму. Тяжело с ними. С Лощиным тяжело, а с Рюриком тяжелее бывает. Виталий полезен маме, и, очевидно, по-настоящему. Во всяком случае, теперь гораздо больше, чем даже Геля. Геля просто бесполезна. Ей кажется, что между отцом и мамой скрыто происходят выяснения обстоятельств, возникших и не сегодня и не вчера, и в этих выяснениях Геля не должна принимать участия. Зачем? Отец и мать одинаково ей дороги…

На съемку выехали рано утром на мосфильмовском автобусе. Геля была в новом для нее коллективе актеров, гримеров, костюмеров, звукооператоров, осветителей, или, как их ласково называли, — светиков, бутафоров, реквизиторов. Забавно, что судьба посылала Гелю на съемку на тот самый завод, где совсем недавно работала Ксения и откуда она исчезла в направлении Пушкинских гор.

Ксения по-прежнему часто приходила из Михайловского в Тригорское. Из усадьбы в усадьбу. Шла через зимний день ближе к сумеркам. Сумерки заставали ее в пути. Прорезывались первые звезды и начинали свой разговор с землей, далекий и никем еще не разгаданный. Навстречу звездам вспыхивали огни в домах, в деревне за рекой. Горящие окна объединяют людей: ночное одиночество всегда страшит. Ксения идет вне светящихся окон: ее не страшит одиночество. Поднимешь голову, поглядишь на вершины темнеющих деревьев, и голова начинает кружиться. Анна Керн поднимала, вскидывала голову? К ней приплывали откуда-то издалека и уплывали куда-то вдаль беззвучные звуки?