Автограф

Геля потянула дверь подъезда, и Виталий не понял, слышала она вопрос или нет. Была она сегодня в брючках и в замшевой куртке. Из сумочки, как всегда, торчала деревянная коробка с гримом. Ничего не скажешь — выставочный экземпляр.

У входа в бар Рюрик столкнулся с Вадимом Ситниковым.

— Как дела?

— Своим чередом.

— Давно тебя здесь не было.

— Своим чередом.

Вадим появлялся в баре неизвестно отчего усталый и неизвестно отчего одинокий. Всем говорил, что ищет спутницу жизни, хотя бы на сезон. Она должна быть глупенькой. На ушах — петельки волос, ходит, улыбается и, главное, молчит. Интеллектуалки не нужны, хватает в кофейном зале клуба. Пытался приблизить к себе Зину Катанину. Теперь не просто побаивается Зины, а не доверяет, когда она стоит за спиной. Светлоглазый тигрик. Леня Потапов смельчак. Как бы не взвыл о помощи — человек в клетке.

Ситников сидел, равнодушно взирал на трезвый хаос, как он называл данное заведение, и грустил. Не писалось, не гулялось. Бывает у нормальных людей. В принципе он нормальный человек, только с поврежденной критикой репутацией, а может, наоборот — с утвержденной критикой репутацией. Кто теперь что поймет? Каждый ходит с миноискателем. Впасть в скепсис, что ли; разрушить немножко себя и отношение к действительности. Разве здесь впадешь в скепсис? Не держат настоящей выпивки. Нынче они здесь говорят, танцуют. Денег хороших нет, и познакомиться не с кем. Пропал вечер. Таня Апряткина неприкосновенна. И на работе она.

Ситников медленно пошел к выходу, унося на своих покатых вялых плечах неизменный замшевый пиджак.

— Удаляешься? — крикнул Рюрик.

Ситников мрачно махнул рукой:

— Своим чередом.

— Не хочешь извращать вкус? Запрезирал нас совсем.

— Пойду попробую поработать. Ты никогда не ходил с миноискателем?

— Нет.

— Я тоже. А надо бы.

— Ты к чему это применительно?

— К Эскусству.

— Угощаю коктейлем, — сказал Саша.

— Нет. Абзац.

Ситников опять мрачно махнул рукой и ушел.

Рюрик сидел перед стойкой на высокой никелированной табуретке. Саша готовил ему коктейль в шейкере. Он сверкал в руках Саши, как цирковая булава. Перестав встряхивать шейкер, Саша открыл его и вылил содержимое в стакан. Добавил шампанского.

— Шампанское изобрел монах? — спросил Рюрик.

— Монах. Во фляге у него забродили остаточные дрожжи и сахар расщепился на спирт и углекислоту.

— Поэтично объяснил.

— Не нравится?

— Не нДравится. Где взять тысячу человек? — вдруг спросил Рюрик и придвинул к себе стакан.

— Может, тебе сегодня не надо пить углекислоту?

— Я серьезно. Мне надо тысячу человек, как минимум. — Рюрик отхлебнул коктейль. — Ничего углекислота. Поставить бы спектакль на улицах города.

— Скромняга.

— А что, я бываю скромным.

— Выпьешь один коктейль и пойдешь домой. Чтобы не разыгралась скромность.

— Твой дед всегда пьет молча?

Сашин дед сидел вдали за столиком. Перед ним был его бокал, наполненный до половины мадерой.

— Называется — созерцать вино.

— Пойду к нему, не завернет?

— С твоей-то скромностью?!

Рюрик взял коктейль и направился к старику Нифонтову.

Саша видел, как Рюрик и дед начали разговаривать. Рюрик говорил, старик молчал. Один раз что-то сказал. Рюрик вернулся к стойке и снова взгромоздился напротив Саши.

— Дон Перильон звали монаха.

— Мог бы и у меня спросить.

— У тебя неинтересно. Остаточные дрожжи. Мне требуется аудиенция в Моссовете.

— Никогда не думал, что тебе нужны аудиенции.

— Сашка, ты знаком с председателем Моссовета?

— Достаешь кооператив? Кому-нибудь?

— Мечтаю о городской площади. И пяток бы приличных улиц достать.

Саша взял у Рюрика стакан, попробовал.

— Думал, может, случайно нитроглицерин. Нет, все правильно.

В бар вошел Лощин в своем безупречном блейзере и, как всегда, в ботинках на завышенных каблуках. Из-под рукава левой руки свисала на ремешке маленькая мужская сумка, овальная, на застежках-молниях. Из бокового карманчика сумки торчала пачка сигарет. Рюрик не без удивления уставился на Лощина — после случая с копейкой опять здесь. Ну, детеныш!

Виталий увидел старика Нифонтова и направился к нему за столик.

— Ты его знаешь? — спросил Рюрик.

— Вполне. Вокруг Гели завихряет. Замечаешь?

— Пока не замечаю, но замечу. Однажды.

— Ты Гелю не обижай.

— С чего ты взял?

— Он завихряет, а ты не замечаешь.

— Я же сказал, замечу. И почищу от хвоста и дальше.

— Не пора ли?

— Освобожусь маненько от Волкова.

— Учти еще отношение к нему Тамары Дмитриевны.

— Жалует его. Как же. Зачем он к твоему старику припарковался?

— Записи выпрашивает.

— Какие?

— Дед перестал в меня верить. Удовлетворяю желания толпы, ваши, значит.

— Давно говорил — вылазь отсюда.

— От вас вылезешь. От тебя.

— Верно. От меня не вылезешь. Скоро прикреплю здесь афишу о Волкове. Премьера!

— Куда Леню задевал?

— Живой Леонид. Трудится, золотобоец. Не саботирует.

— На Волкова. Лощин, значит, и твоего старика обрабатывает.

— Если не обработал.

— А ты что?

— Я? То же, что и ты.