Австралийские рассказы

Стены без крыши размокли, обрушились и стали очень живописными. Крыша, напоминавшая залихватскую шляпу на почтенных сединах, всегда портила вид этих стен, а теперь их молочная белизна под бледным светом луны стала прекрасной и романтичной. Два деревца выросли среди руин, придав им еще большую прелесть. Кое-кто говорил, что развалины кажутся печальными, — может быть, так оно и было.

Но все же они были прекрасны!

Фрэнк Делби Дэвисон

Письмо от Коллины

Перевод И. Бернштейн

Участок старого Мак-Шейна был расположен в самой глубине Большого Скрэба — тысяча двести акров, покрытых зарослями акации, которая подымалась на сорок футов в высоту и росла так густо, словно перья на шее у бойцового петуха, а кругом на десятки тысяч акров тянулись все те же заросли. «Когда-нибудь у него будет хороший участок, если, конечно, удастся его расчистить», — вот что говорили о Мак-Шейне люди, практичные люди, которые выбирали себе участки среди редколесья или, в худшем случае, на границе редколесья и скрэба.

От нашего городка к участку Мака вела тропинка, которую старик прорубил в зарослях, — семь миль, и ни одного жилья, только вечные сумерки чащи да шелест ветра в переплетенных ветвях над головой.

Сам я у него ни разу не был, но слышал рассказы тех, кому случалось выйти к его лагерю в поисках заблудившейся коровы; кроме того, я неплохо знал Большой Скрэб, поэтому мог легко представить себе его участок. Топором и огнем Мак расчистил четыре или пять акров и там, на богатой, плодородной земле, защищенной от суховеев стенами зарослей, начал выращивать «рекордные» урожаи тыквы, сладкого картофеля, пшеницы, сорго, хлопка и пытался даже разводить табак. По слухам, его пять акров были обработаны тщательно, как китайский огород, только росло все там еще более буйно и пышно, — и это в самый разгар засушливого лета.

Соседей ободряли его блестящие, хотя и мало практичные достижения. «Видите, какая здесь земля», — говорили они. Выращивая собственные овощи, разводя домашнюю птицу, откармливая свинью, подстреливая время от времени сорную курицу или — в охотничий сезон — парочку валляби, старый Мак мог, конечно, прокормиться, но мечта, увлекшая его в самую глубь Большого Скрэба, мечта о тысяче двухстах акрах расчищенной и засеянной травой земли, — эта мечта была, видимо, неосуществима; даже молодому и сильному человеку на это потребовалось бы лет двадцать, да и то при условии, что в его распоряжении будет хотя бы небольшой степной участок, чтобы было чем кормиться, сражаясь с зарослями.

В первый раз я увидел старого Мака, когда он пришел ко мне за водой. Он шел через кусты, похожий на огородное чучело, — по-юношески долговязый и подвижный, но какой-то старческой, суетливой подвижностью. На нем были фланелевая рубаха и выцветшие залатанные штаны, которые пузырились на коленях и на добрый дюйм не доставали до старых башмаков, открывая старческие щиколотки. В обеих его руках, больших костлявых и загорелых, болталось по семифунтовой банке из-под сиропа, а на голове из-под старой бесформенной шляпы серебристым пушком выбивались седые волосы. Когда он приблизился, я разглядел, что лицо у него очень доброе, костлявое, с крупными чертами, по-своему красивое, а глаза серо-голубые и для человека его возраста удивительно ясные, — лицо и глаза кельта-мечтателя, кроткого, как я понял потом, тихой кротостью старой лошади.

Лето было засушливое, и ручеек, из которого он брал воду, совсем высох, так нельзя ли ему будет пользоваться моей цистерной, пока не начнутся дожди? Это была скромная просьба: моя цистерна была полна до краев, а она вмещала полторы тысячи кубических метров; своими пустыми банками из-под сиропа, своей худобой, своим смешным нарядом, своей старостью и мягкой нерешительностью он заставил меня почувствовать, что я бессовестно богат.

Более вместительных сосудов, например жестянок из-под керосина, он не принес потому, что у него все равно не хватило бы сил нести их четыре мили по зарослям до своего лагеря. И все время, пока стояла засуха, он приходил ко мне через день и набирал из цистерны воду для стряпни и стирки — одна банка на двадцать четыре часа.

Если он замечал меня где-нибудь поблизости, то сворачивал в мою сторону, чтобы обменяться приветствиями, а при случае и поболтать немного, перед тем как наполнить свои банки. Иной раз он приносил мне сорную курицу, которую подстрелил накануне, очень довольный, что ему удается как-то отплатить мне услугой за услугу.

В молодости он побывал в Америке, потом вернулся в Ирландию и наконец отправился в Австралию, да и приехав сюда, не оставался на месте, а обошел почти всю страну. Он любил рассказывать мне об Ирландии, в особенности о той Ирландии, какой она запомнилась ему на свежий взгляд после возвращения из Америки; пристроившись в жидкой тени букса и слушая его, я порой начинал верить в Ирландию легенд и детских книжек с картинками.