Аврора Флойд

Капитан Бёльстрод махнул своей тростью по анемонам и срубил головки трепещущих цветков. Он думал несколько свирепо: «Какой стыд, что эта великолепная Аврора могла быть счастлива с высоким, широкоплечим, веселым Джоном Меллишем!» Он не мог понять странной аномалии, не мог открыть разгадку тайны, не мог понять, что преданная любовь этого дюжего йоркширца была сама по себе так сильна, что могла победить все затруднения.

Мало-помалу он и Люси начали говорить об Авроре, и мисс Флойд рассказала своему собеседнику о том печальном времени в Фельдене, когда отчаивались в жизни наследницы.

Стало быть, Аврора таки истинно его любила; она любила и страдала, и пережила свое огорчение, и забыла Тольбота, и стала счастлива. Вся история была сказана в одной этой фразе. Он сердился на бёльстродскую гордость, которая стала между ним и его счастьем.

Он сказал сочувствующей Люси о своей горести; рассказал ей, что ошибочная гордость разлучила его с Авророй. Люси, по-своему, кротко и невинно усиливалась утешить сильного мужчину в его слабости и этим усилием обнаружила — ах! как просто и прозрачно! — старую тайну, так долго скрывавшуюся от него.

Тольбот Бёльстрод увидел, что он любим и, из признательности, предложил печальную золу, оставшуюся от того огня, который так ярко горел перед жертвенником Авроры. Не призирайте бедную Люси, что она приняла забытого любовника своей кузины со смиренной признательностью, мало того, с безумным восторгом, с радостным страхом и трепетом. Она любила его так много и так долго! Простите ее и пожалейте о ней: она была из тех чистых и невинных созданий, все существо которых сосредоточивается в любви, которым страсть, гнев и гордость неизвестны, которые живут только для любви и любят до самой смерти.

Тольбот Бёльстрод сказал Люси Флойд, что он любил Аврору всею силою своей души, но что теперь битва кончена, и он, пораженный воин, нуждается в утешительнице для своих преклонных лет: захочет ли она, может ли отдать свою руку тому, кто будет стараться исполнить супружескую обязанность и сделать ее счастливою? Счастливой? Люси была бы счастлива, если бы он попросил ее быть его рабой, была бы счастлива, если бы была судомойкой в Бёльстродском замке, лишь бы ей можно было видеть смуглое лицо, любимое ею, видеть хоть два раза в день сквозь тусклые стекла кухонного окна.

Она была самая необщительная из женщин и, кроме румянца, опущенных ресниц и слезы, трепетавшей на этих мягких, каштановых ресницах, ничем не отвечала на предложение капитана, пока, наконец, он взял ее за руку и добился от нее согласия, произнесенного самым тихим шепотом.

Боже великий! Как жаль этих женщин, которые чувствуют так много и обнаруживают так мало! Черноглазые пылкие существа, говорящие вам безбоязненно, что они любят или ненавидят вас — кидаются к вам на шею или грозят вам ножом — они живут своим волнением; а эти кроткие существа любят и не подают знака. Они сидят, как Терпение на монументе, и улыбаются, и никто не прочтет печального значения этой грустной улыбки. Печаль, как червь в цветке, точит их румяные щеки, а сострадательные родственники говорят им, что они страдают от желчи и советуют какое-нибудь домашнее лекарство от их бледности. Их внутренняя жизнь, может быть, трагедия, полная крови и слез, между тем как внешняя жизнь — какая-нибудь скучная и домашняя драма будничной жизни.

Единственный внешний признак, каким Люси обнаружила состояние своего сердца, было согласие, произнесенное дрожащим шепотом, а между тем какая буря волнений происходила внутри ее. Кисейные складки ее платья поднимались и опускались, но если бы дело шло о ее жизни, она не могла бы дать лучшего ответа на предложение Тольбота.

Волнение ее обнаружилось уже после. Аврора встретила кузину в коридоре, в который открывались их комнаты, и, утащив Люси в свою уборную, спросила беглянку, где она была.

— Где вы были? Я и Джон спрашивали вас раз десять.

Мисс Люси Флойд объяснила, что она была в лесу с новым романом. Она сказала это с таким замешательством и так краснея, что как будто было какое-нибудь преступление в том, что она провела в лесу апрельское утро; а когда ее спросили, зачем она оставалась так долго и была ли одна все это время, бедная Люси еще больше сконфузилась и объявила, что она была одна, то есть по большей части, но что капитан Бёльстрод…

Но когда она старалась произнести это имя, это возлюбленное, это священное имя — голос Люси Флойд прервался, и она залилась слезами.

Аврора положила к себе на грудь личико своей кузины и матерински глядела на эти заплаканные голубые глаза.

— Люси, моя милочка, — сказала она, — неужели так, как я думаю, как я желаю: Тольбот любит вас?

— Он просил меня выйти за него замуж, — шепнула Люси.

— И вы, вы согласились — вы любите его?

Люси Флойд отвечала только новым потоком слез.

— Ну, моя милочка, как это удивляет меня! Давно ли это, Люси? Как давно любите вы его?