Аврора Флойд

Тихий крик сорвался с губ Авроры; может быть, она ожидала услыхать это; по крайней мере, она этого опасалась; ей только не хотелось узнать это известие от этого человека; но он победил ее; он победил ее, как упорная натура, как бы ни была она низка, всегда победит великодушную и впечатлительную душу. Он отомстил ей; ему удалось быть свидетелем ее тоски. Он выпустил ее руку, наконец, и взглянул на нее — взглянул с выражением дерзкого торжества в своих крошечных глазках.

Она выпрямилась все еще гордо и храбро, несмотря на все, но лицо ее изменилось: вместо прежнего выражения тревожной тоски на нем обнаруживалось отчаяние.

— Они нашли свидетельство, — сказал Стив, — он носил его с собою зашитым в жилет.

Свидетельство! Да сжалится небо над ее девическим неведением! Она никогда об этом не думала; она не вспомнила об этом клочке бумаги, на котором была законная улика ее сумасбродства. Она опасалась присутствия мужа, который явился из могилы преследовать и мучить ее; но она забыла эту другую улику из приходского реестра, которая могла каждую минуту восстать против нее. Она боялась, что найдется что-нибудь — какое-нибудь письмо, какая-нибудь случайная вещица между вещами убитого, но никогда не думала об этой самой явной улике, самом неопровержимом доказательстве. Она приложила руку к голове, стараясь сообразить весь ужас своего положения. Свидетельство о ее браке с конюхом ее отца находилось в руках Джона Меллиш а.

«Что он подумает обо мне? — размышляла она, — как он поверит мне, если я скажу ему, что я считала Джэмса Коньерса умершим за год до моего второго замужества? Как может он поверить мне? Я обманула его слишком жестоко для того, чтобы осмелиться требовать его доверия».

Она осмотрелась вокруг, стараясь собрать свои мысли, стараясь решить, что она должна делать, и забыла на минуту алчные глаза, наслаждавшиеся ее несчастьем. Но она тотчас опомнилась и, сурово обернувшись к Стиву Гэргрэвизу, заговорила с ним голосом, необыкновенно звучным и твердым:

— Вы сказали мне все, — сказала она, — будьте же так добры, уходите, я запру окно.

Стив отошел; она заперла окно, опустила венецианскую штору, избавив себя от глаз шпиона, который тихо и неохотно поплелся через кустарник.

— Я отплатил ей, — пробормотал он, — отплатил порядочно: это почти лучше, чем деньги, — сказал он, безмолвно ухмыляясь. Платить так долги, лучше чем деньгами.

Аврора села за письменный стол Джона Меллиша и набросала несколько торопливых строчек на листе бумаги, лежавшем между письмами и счетами.

«Мой возлюбленный, — писала она. — Я не могу остаться здесь после открытия, сделанного тобою сегодня. Я жалкая трусиха! Я не могу встретить твое изменившееся лицо, не могу слышать твой изменившийся голос. Я не могу надеяться, чтобы ты мог иметь ко мне какие-нибудь другие чувства, кроме презрения и отвращения. Но когда-нибудь — когда я буду далеко от тебя, когда я несколько опомнюсь от своего несчастья — я напишу к тебе и объясню все. Думай обо мне с состраданием, если можешь и, если можешь, то поверь, что, скрывая от тебя мою тайну, я руководствовалась только моей любовью к тебе. Бог да благословит тебя, мой лучший и вернейший друг! Горесть расстаться с тобою навсегда не так сильна, как уверенность, что ты перестал меня любить. Прощай».

Она зажгла восковую свечу и запечатала конверт, в который вложила это письмо.

«Шпионка, ненавидящая меня и подсматривающая за мною, не прочтет этого письма, — подумала она, подписывая имя Джона на конверте.

Она оставила письмо на столе и, встав с своего места, огляделась вокруг комнаты — огляделась продолжительным взглядом, останавливавшимся на каждом знакомом предмете. Как счастлива была она между всеми этими мужскими принадлежностями, как счастлива была она с человеком, которого считала своим мужем! как невинно счастлива до наступления ужасной грозы, разразившейся над ними обоими! Она отвернулась с трепетом.

«Я навлекла бесславие и несчастье на всех, любивших меня, — думала она, — если бы я была не так труслива, если бы я сказала правду — всего этого можно было бы избежать, если бы я призналась Тольботу Бёльстроду. Я отправляюсь к нему. Он хороший человек; теперь мне не стыдно будет сказать ему все; он посоветует мне, что делать. Он скажет об этом открытии моему бедному отцу».

Аврора смутно предчувствовала это несчастье, когда говорила с Люси Бёльстрод в Фельдене; она смутно предвидела день, когда все откроется и она бросится к Люси искать убежища.

Она взглянула на свои часы.

«Четверть четвертого, — сказала она. — Из Донкэстера экстренный поезд уезжает в пять часов. Я пешком дойду туда».

Она побежала наверх в свои комнаты. В уборной не было никого; но горничная была в спальной, убирала платья в гардероб. Аврора выбрала самую простую шляпку и серое манто и надела их перед зеркалом. Горничная, занимаясь своим делом, не обратила особенного внимания на свою госпожу, потому что мистрисс Меллиш привыкла сама одеваться и не любила особенной услужливости.