Аврора Флойд

Коронер сидел за одним из длинных столов, а Лофтгауз стоял возле него. Уильям Дорк, меслингэмский констебль, стоял у дверей с шляпой в руке; испуганное выражение виднелось на его румяном лице. Гэйуард и Лофтгауз оба были очень бледны.

Одного быстрого взгляда было достаточно, чтобы показать все это Джону Меллишу — достаточно, чтобы показать ему и нечто более: таз с окровавленной водой, стоявший перед коронером, и продолговатую мокрую бумагу, лежавшую под рукой Гэйуарда.

— Что случилось? Зачем вы послали за мною? — спросил Джон.

Изумленный и испуганный тем, что его так торопливо заставили воротиться в гостиницу, Джон еще более испугался, увидев замешательство коронера, когда тот отвечал на его вопросы.

— Пожалуйста, садитесь, мистер Меллиш. Я… послал за вами… по совету мистера Лофтгауза, который… который, как пастор и семьянин, думает, что я обязан…

Реджинальд Лофтгауз положил руку на руку коронера с предостерегающим движением. Гэйуард остановился на минуту, прокашлялся, а потом продолжал, но уже другим тоном:

— Я сделал выговор Уильяму Дорку за нарушение обязанности, хотя он это сделал, как он уверяет, без намерения и случайно…

— Право так, сэр, — пробормотал констебль покорно, — если бы я знал…

— Дело в том, мистер Меллиш, что в ночь убийства мистер Дорк, осматривая платье покойника, нашел бумагу, зашитую этим несчастным между подкладкой и материей жилета. Эта бумага была так запачкана кровью, покрывавшей всю грудь жилета, что Дорк не мог прочитать ни слова. Следовательно, он не знал о важности этой бумаги и в торопливости и замешательстве той важной обязанности, которую он исполнял в последние два дня, он забыл представить эту бумагу при следствии. Немедленно после произнесения приговора ему надо было записать что-то в своей записной книжке, и это обстоятельство напомнило ему о существовании бумаги. Он немедленно пришел ко мне и советовался со мною насчет этого неловкого дела. Я рассмотрел документ, вымыл пятна, мешавшие читать, и успел разобрать большую часть.

— Стало быть, это документ довольно важный? — спросил Джон.

Он сидел в некотором расстоянии от стола, склонив голову и нервозно стуча пальцами по ручке кресла. Его ужасно сердила напыщенная медленность коронера. Он терпел пытку страха и изумления. Зачем воротили его? Какая была это бумага? Как могла она касаться его?

— Да, — отвечал Гэйуард, — документ очень важный. Я показывал его мистеру Лофтгаузу для того, чтобы посоветоваться с ним об этом. Я не показывал его Дорку, но я удержал Дорка для того, чтобы вы могли слышать от него, как и где найдена была бумага и почему не показывали ее на следствии.

— Зачем мне делать вопросы об этом? — вскричал Джон, вдруг подняв голову и смотря то на коронера, то на пастора. — Каким образом эта бумага может касаться меня?

— Я с сожалением должен сказать, что она очень вас касается, мистер Меллиш, — отвечал пастор.

Гнев Джона возмутился против этой кротости. Какое право имели они говорить с ним таким образом? Зачем они глядели на него с таким состраданием? Зачем они понизили свои голоса до того ужасного тона, которым всегда приступают к сообщению какого-нибудь неприятного известия?

— Покажите же мне эту бумагу, если она касается меня, — небрежно сказал Джон.

«Ах, Боже мой! — подумал он, — какое еще несчастье обрушится на меня? Какая страшная неприятность медленно подвигается ко мне?»

— Вы ничего не желаете слышать от Дорка? — спросил коронер.

— Нет, нет! — свирепо вскричал Джон: я толь ко хочу видеть эту бумагу.

Он указывал на мокрый и запачканный кровью документ, лежавший под рукой Гэйуарда.

— Можете идти, Дорк, — спокойно сказал коронер, — и не упоминайте об этом деле никому. Это чисто частный интерес и не имеет никакого отношения к убийству. Вы будете помнить?

— Буду, сэр.

Констебль почтительно поклонился трем джентльменам и вышел из комнаты. Он был очень рад, что так отделался.

«Нечего им было бранить меня, — думал он, я мог сжечь эту бумагу и ничего о ней не сказать».

— Теперь, мистер Гэйуард, позвольте мне посмотреть эту бумагу, — сказал Джон, вставая и подходя к столу, когда дверь затворилась за констеблем. — Если она касается меня, то я имею право взглянуть на нее.

— Я не стану оспаривать этого права — сказал коронер, подавая запачканный кровью документ мистеру Меллишу. — Я только прошу вас верить моему искреннему сочувствию…

— Оставьте меня в покое! — закричал Джон, выхватил бумагу из руки коронера. — Оставьте меня в покое! — разве вы не видите, что я чуть не сошел о ума?

Он отошел к окну и, став спиною к пастору и коронеру, рассматривал запачканный кровью документ. Он долго смотрел на строчки, прежде чем успел понять их полное значение; но, наконец содержание этой бумаги сделалось для него ясно, и с громким криком тоски упал он на кресло, с которого встал и закрыл лицо своей сильной правой рукою. Он держал бумагу в левой, судорожно скомкав ее.

— Боже мой! — воскликнул он после первого крика тоски. — Боже мой! Я никогда об этом не думал. Я никогда не мог этого вообразить!