Авраам Линкольн

В один и тот же день, 11 июля, передовые части южан предприняли обстрел форта Стивенс, находящегося в пяти милях от Белого дома, а резервы от Гранта начали прибывать в столицу. Линкольн не мог не отправиться в форт Стивенс, а оказавшись там, не подняться на парапет, чтобы посмотреть на перестрелку с неприятелем. Это была не бравада, а стремление предотвратить панику в городе: если президент на передовой, значит, ничего опасного. Но опасность была — лично для Линкольна. Стрелки противника в момент его прибытия находились всего в 150 ярдах от стен, а длинная фигура в гражданском плаще и цилиндре была довольно заметной мишенью. Линкольна дважды просили уйти — он отказывался, высматривая что-то в подзорную трубу. Но вскоре стоявший рядом офицер вскрикнул от боли — пуля попала ему в ногу; тогда какой-то пехотный капитан, потеряв выдержку, крикнул президенту: «Пригнись, дурень! Ведь башку снесут!» Только тогда Верховный главнокомандующий проследовал обратно к экипажу, к изволновавшейся Мэри, и отправился в порт, чтобы приветствовать выгружающиеся подкрепления. Но на следующий день Линкольн снова отправился к форту — и снова его пришлось уговаривать выйти из-под обстрела^{700}. А потом корпус Эрли ушёл, чтобы не попасть в окружение. Главная цель набега, не столько военная, сколько политическая, была достигнута: отсутствие очевидных побед и растущие потери, давшие повод прозвать Гранта «мясником», играли на руку противникам Линкольна по избирательной кампании.

Впечатлительный Хорас Грили был настолько измучен затянувшейся войной, что по собственной инициативе выступил посредником в организации мирных переговоров с Конфедерацией. В начале июля он переслал президенту письмо, извещавшее о прибытии в Канаду двух эмиссаров Джефферсона Дэвиса, готовых вести переговоры о прекращении войны («наша истекающая кровью, разорванная, умирающая страна жаждет мира!»). Линкольн не хотел инициировать переговоры по той причине, что это означало бы признание мятежников воюющей стороной со всеми юридическими правами. Но общая усталость от войны была такова, что прямой отказ от ведения переговоров сильно подорвал бы авторитет президента: в такой тяжёлый момент он не хочет остановить братоубийство! Влиятельная газета Грили не преминула бы разнести такую новость по всей стране. Весьма вероятно, что вся комбинация Юга с появлением переговорщиков на это и была рассчитана — лишний груз на чашу весов противников Линкольна в канун выборов^{701}.

Но президент нашёл выход: поручил самому Грили стать переговорщиком от Севера и в письме с этим предложением объявил, что хочет мира, но на ясных условиях:

«Если Вам удастся найти где угодно и кого угодно, имеющего письменные предложения Джефферсона Дэвиса о заключении мира на условиях воссоздания Союза и отмены рабовладения, передайте ему, что он (или они) могут вместе с Вами приехать ко мне и, по крайней мере, получить письменные гарантии безопасности и, если нужно, неразглашения».

Грили замялся, понимая, что если переговорщики — самозванцы, никого не представляют или не имеют полномочий, то в лужу сядет он. А Линкольн усилил нажим в следующем послании, удивляясь, почему Грили не везёт эмиссаров, прибытие которых обещал почти неделю назад:

«Я собираюсь не только продемонстрировать своё стремление заключить мир, но и сделать Вас личным свидетелем этого».

Грили попытался отписаться, но Линкольн настаивал:

«Не писем жду я от Вас, а человека или людей, которых Вы мне привезёте»^{702}.

В Нью-Йорк был отправлен Джон Хэй; он явился на встречу с Грили сразу с поезда, рано утром, с необходимыми пропусками и письмом президента. Грили пришлось ехать на границу с Канадой, к Ниагарскому водопаду. Хэй вооружил его серьёзной бумагой на официальном бланке, подписанной Линкольном: