Авиатор

Платоше звонил Желтков из правительства. Я бы сказала, сам Желтков. Предлагал всяческую поддержку. Кто-то, правда, заметил, что, когда предлагают всяческую поддержку, стоит испытывать сомнения: такое предложение ни к чему не обязывает. Но Желтков здесь, думаю, ни при чем – что же он может предложить, если Платоша ни в чем не нуждается?

А Платонов тоже хорош – разговаривал без особых эмоций, довольно, можно сказать, невозмутимо. Без преувеличенной (ах) радости, без даже волнения, сдерживаемого с трудом, – оч. спокойно. Я перед ним рукой помахала – мол, реанимируйся немного. Внутренне же моим Платоновым гордилась – ему из руководства страны звонят, а он вот так, без суеты, разговаривает. Мужчина.

Четверг [Иннокентий]

Гейгер, конечно, не так прямолинеен, как я его на днях описал. Это я ему за Настин прагматизм. Он уже понял, что меня такие слова задевают, и теперь помалкивает. Гейгер, лучше молчите… Так вот: хоть я в своих записях что-то преувеличил, в главном, думаю, не ошибся. Гейгер – умный и тонкий человек, верящий в общественные идеалы, которые отражены у него в разного рода высказываниях, нередко – в довольно пафосных воззваниях. Как я заметил, их Гейгер много знает. Он произносит их внешне небрежно, но в душе очень ценит.

Чего он, кажется, не понимает, так это того, что действительность устает от воззваний и начинает из них испаряться. Остаются лишь фразы, которые используются совсем не так, как ожидалось. Допустим, в мое время любили фразу о мире народам и земле крестьянам. И что? Вместо мира получили гражданскую войну, вместо земли – продразверстку, а потом колхозы. Никто такого и помыслить бы не мог – даже Гейгер, живи он тогда. Как бы он приспосабливал тогда свои лозунги к действительности?

Или эти вот его рассуждения об опыте – всё о них думаю. Может быть, синяки и рождают кое-какой опыт, но я продолжаю считать, что он не главный. Вот, скажем, в детстве я часто видел в церкви покойников – тоже ведь, если угодно, синяк. Но как сейчас помню: эти покойники не рождали во мне страха смерти. Я рассматривал их внимательно, не боялся даже дотрагиваться. Погладил как-то одного старика по лбу: лоб был холоден и шершав. Мама, испугавшись, бросилась меня оттаскивать, а я не понимал, почему, собственно.

Смерть я открыл и ужаснулся ей лишь спустя годы, в пору моего взросления, но это не было результатом встреч с покойниками. Открытие было обусловлено логикой моего внутреннего развития.

Суббота [Гейгер]

Нашего Иннокентия тема опыта затронула всерьез. У нас был еще один разговор на сей счет. Иннокентий сказал, что его формировали не побои в лагере. Совсем другие вещи. Например, стрекотание кузнечика в Сиверской. Запах вскипевшего самовара.

Я попытался объяснить ему, что и это учитывается. В конце концов, всякое действие происходит на каком-то фоне. А он только руками замахал. Кузнечик, мол, – это и есть основное действие. И самовар тоже.

– Хорошо, – спрашиваю, – вы признаёте, что история – это цепь событий?

– Признаю, – отвечает Иннокентий. – Вопрос только в том, что считать событием.

История Иннокентия не только вневременная. Ее особенность еще и в том, что состоит она не из событий, а из явлений.

Или так: ее событием является всё, что ни происходит на белом свете. Включая, разумеется, кузнечика и самовар. Почему? Да потому, оказывается, что и тот, и другой распространяют спокойствие и мир. В этом-де их историческая роль.

Понедельник [Настя]

День начался с разочарования. Позвонили наши предполагаемые квартиранты и от жилья отказались. Я зачем-то спросила, по какой причине, ответили – по личной. Я сообщила это гражданину Платонову, но он отнесся к произошедшему спокойно. А мне – жаль. Я потратила на поиск много времени и сил, нашла супружескую пару без детей – и вот на́ тебе. Придется всё начинать с самого начала. Нет счастья, подумалось. Тут же вспомнила стишок времен Платошиной юности об австралийском жителе – тот, значит, спускается на дно морское и ищет счастье людское. Вот кто нам нужен.

Интересно, что сегодня же вечером мы были на приеме в Австралийском консульстве. Я, вообще-то, впервые на иностранном приеме – забавно. Вначале появился консул и от имени австралийских жителей всех поприветствовал. Выступал, среди прочего, и неавстралиец: неожиданно для всех стал объяснять, почему нужно было бомбить Сербию. Самое смешное, что, подобно игрушке, он был пучеглаз, а речь его оказалась пересказом платоновского стишка.

Затем последовал фуршет. К Платонову моему то и дело подходили какие-то люди и выражали признательность за мужество. Он откладывал очередную тарталетку и вежливо их благодарил. Говорил, что у него просто не было выбора. Я любовалась своим галантным спутником. Зачем его приглашали в консульство, мы так и не поняли. Возможно, в этот день здесь собирали мужественных людей.

Вторник [Гейгер]