Читаем Август полностью

Пойми меня правильно, дорогой брат, — я не хочу оспаривать твое решение, ибо ты прав: гораздо более целесообразно, если не сказать необходимо, чтобы твой преемник был связан с твоей дочерью либо через брачные узы, либо через отцовство. А Марк Агриппа — самый подходящий для этого человек из всех твоих друзей и соратников. Он не только мой зять, но и друг мне, и, что бы ни случилось, я верю, он им и останется.

И вот, не тая в душе обиды, я прошу тебя: пусть мое вынужденное согласие на этот развод будет моей последней жертвой на благо нашего рода и отечества. Я даю тебе свое согласие. После этого я хотела бы покинуть наш дом в Риме и провести остаток своих дней вместе с моими книгами здесь, в Велитрах. Я не отрекаюсь ни от твоей любви, ни от детей, ни от своих друзей.

Чувство, посетившее меня в тот ужасный вечер, когда Вергилий читал нам свою поэму о Марцелле, по-прежнему остается со мной и не исчезнет до тех пор, пока я живу на свете. У меня как будто вдруг открылись глаза, и я впервые в истинном свете увидела тот мир, в котором вынужден жить ты и в котором так долго жила я, того не ведая. Я уверена, что есть и другие пути, и иные миры, в которых можно жить проще и незаметнее, — хотя что до нас равнодушным богам?

Пусть этого еще не произошло, но через несколько лет я достигну того возраста, когда мне уже будет непристойно снова выходить замуж. Пожалуйста, подари мне эти несколько лет, ибо я не имею ни малейшего желания вступать в брак и не буду испытывать сожаления, что не сделала этого, даже когда стану старухой. То, что мы называем браком, на самом деле (как тебе самому хорошо известно) — вынужденная кабала; порой мне кажется, что даже самый жалкий раб имеет больше свободы, чем мы, женщины. Я хотела бы провести остаток моей жизни здесь; я буду рада, если мои дети и внуки время от времени будут навещать меня. Может быть, проведя грядущие годы в тиши, я сумею найти либо в самой себе, либо в моих книгах некую житейскую мудрость, которой мне не дано было обрести раньше.

<p>Глава 3</p>I

Дневник Юлии, Пандатерия (4 год после Р. Х.)

Из всех знакомых мне женщин больше всех я восхищалась Ливией. Мы никогда не питали друг к другу особо теплых чувств, но при этом она всегда порядочно и уважительно вела себя по отношению ко мне, хотя и не пыталась скрыть своей бесстрастной неприязни; мы хорошо ладили, несмотря на то что самим фактом своего существования я стояла на пути ее честолюбивых планов. Она хорошо знала себе цену и не питала на свой счет никаких иллюзий; она была красива и умела пользоваться своей красотой, не поддаваясь искусу тщеславия; была холодна и потому могла с огромным успехом имитировать сердечное тепло; честолюбива и при этом обладала незаурядными умственными способностями, которые направляла исключительно на достижение своих личных целей. Родись она мужчиной, и я не сомневаюсь, Что она была бы еще более безжалостной, чем мой отец, но при сем гораздо менее подверженной мукам раскаяния. В своем роде она была замечательной женщиной.

Несмотря на то что мне тогда было всего четырнадцать лет и я понятия не имела обо всей подноготной этого дела, я знала, что Ливия была против моего брака с Марцеллом, видя в нем непреодолимое препятствие на пути ее сына Тиберия к власти. Смерть Марцелла, случившаяся так быстро после нашей с ним свадьбы, похоже, снова возродила ее былые надежды, ибо еще до истечения положенных по обычаю месяцев траура она обратилась ко мне с предложением. За несколько недель до этого мой отец предусмотрительно покинул столицу под предлогом неотложных дел в Сирии, дабы не усугублять всеобщего разочарования в сенате и народе своим отказом от предложенного ему диктаторства в Италии за избавление Рима от угрозы голода. Подобной тактикой он часто пользовался на всем протяжении своей жизни.

Как всегда, Ливия сразу же перешла к делу.

— Твой траур скоро закончится, — сказала она.

— Да, — ответила я.

— И ты снова сможешь выйти замуж.

— Да.

— Молодой вдове не пристало долго оставаться одной, — заявила она. — Так у нас не принято.

Я ничего не ответила — должно быть, уже тогда я понимала, что мое вдовство было такой же проформой, как и мое замужество.

— Неужели печаль твоя столь велика, что одна мысль о замужестве оскорбляет твои чувства? — продолжала Ливия.

Я вспомнила, что я дочь моего отца.

— Я готова выполнить свой долг.

Ливия кивнула, как будто и не ждала другого ответа.

— Конечно, — сказала она, — так и должно быть… Твой отец говорил с тобой об этом? Или, может быть, писал?

— Нет, — ответила я.

— Я уверена, что он, по крайней мере, обдумывал такую возможность, — сказала она и, помолчав, добавила: — Ты должна понять, что я говорю с тобой от своего имени, а не от имени твоего отца. Но будь он здесь, он бы не возражал.

— Да.

— Я всегда относилась к тебе как к собственной дочери и по мере возможности не посягала на твои интересы.

Я промолчала.

— Находишь ли ты моего сына хоть немного привлекательным? — осторожно спросила она.

Перейти на страницу:

Все книги серии Великие властители в романах

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза