Ave commune!

Глаза Давиана пытались разглядеть что-нибудь на улицах города, но мрак настолько заполнил каждый клочок земли, что покров сумрака плотно укутал каждый участочек земли теменью, сквозь которую не видно. Тихо, даже до жути безмолвно, только вдали слышатся взрывы и громкие слова, возвещающие о конце этого дня. Давиану кажется, что он заскучал по прежним временам, когда он ходил на учёбу и общался с друзьями, когда у него был свой дом, когда были те, кому он не безразличен. Ему всего этого страшно не хватает.

– Что я наделал… – говорит сам себе парень, не в силах скрыть скорби, поразившей его душу.

– Что, прости?

Но Давиан не услышал вопроса Юли. Ночной хлад лезет под его одежду, нежно лаская кожу, однако желание укутаться, спрятаться, возникает скорее от холода здешнего мироустройства. Здесь он не нужен никому кроме самого общества в целом и это пугает Давиана. Он – винтик, шестерня в тотальном бездушном механизме и нужен он подобно тому, как деталь нужна машине. Ничего более. Его пугает перспектива стать безжизненным винтом, страх, ужас от осознания будущего сотрясает сердце.

– Юля, знаешь, а ведь у меня была возможность избежать всего этого, – Давиан описал широкую дугу рукой, покрывая весь город взмахом. – Я мог сейчас быть у себя дома или общаться с родными, – моментально Давиана настигли воспоминания о «революции», и он поправил себя. – Или мог быть с друзьями, которые бежали из дома в поисках свободы на севере. Да хотя бы Пауль был бы сейчас… нормальным… – резь в сердце Давиана возвестила о скорби по другу, из которого умелые дельцы человеческих душ выточили хорошую деталь для Директории.

– И почему же ты всё это бросил?

– Я был слеп, ослеплён собственным эго.

– То есть?

– Я не хотел и не желал прислушиваться к остальным, я бросил своих друзей, – ударился в воспоминания Давиан, строя перед глазами образы небольшого помещения, где он и его приятели, под строгим взором Командора Аванпоста вели разговор; как он высказался о том, как хочет их бросить ради идеи коммунизма и всё-таки покинул их. – Я не желал слушать их, мне они казались смешными и непонятными. Я думал, что тут меня будет ждать сокровище куда более ценное, нежели друзья, но я ошибся. Я страшно ошибся.

– То есть ты променял дружбу на… идею? – удивилась Юлия.

– Не суди меня строго, я знаю, что ты обо мне подумаешь, но это так. Меня ослепило почитание вашего мира. Я…я…я был слишком глуп, чтобы это понять. Поверь, я скорблю о том, что сделал.

Давиан примолк, стараясь справиться с волной эмоций, что его залила. Он готов взмолиться Богу, которого никогда не чтил и в которого никогда не верил, лишь бы только его вернули к тому моменту, когда он отказался от друзей ради полной неизвестности, страшной, но манящей золотыми далями. Он видел и претерпел более чем достаточно, чтобы возненавидеть Директорию Коммун, но вишенкой на торте коммунального сумасшествия стало религиозно-фанатичное почитание Апостола. Культу Государства с Империал Экклесиас далеко до Партии и веры в народного вождя. Партийцы готовы на всё, вплоть до того, чтобы отдать свою жизнь, лишь бы угодить верховному лидеру и это испугало сильнее всего Давиана.

– Почему же Милиция не прекратила эти бесчинства? – спросила Юля. – Где была Гвардия? Я прожила больше двух десятилетий в этом аду, но такого ещё не было никогда. Я не видела, по крайней мере.

– Ты ещё не поняла? – вырвались слова, преисполненные негодования. – Разве ты не видишь, ради чего всё было сотворено? Ни Милиция, ни Гвардия не вмешаются, ибо так и нужно было.

– Да-да, ради Апостола Коммун, вера в которого подобна опьянению от опиума, – скривила губы Юля, выражая недовольство.

– Да нет же. Апостол Коммун – такой же символ, такое же знамя, что и остальные. Вся его власть, весь его авторитет зависит от тех, кто подобен Форосу.

– В мастерах слова?

– Именно. Они и только они созидают приятый для уха глаза образ вождя. Я лично не раз видел и слышал, как Форос зачитывался писаниями о величии Апостола Коммун, вводя людей в состояние плача и истерики.

– Но зачем?

– Ты так и не поняла, – печально сказал Давиан. – Он тот образ, с помощью которого можно держать в повиновении толпы людей. Он – звезда, за которой ведут мастера слова и политики. Люди принимают его как высшего гуру…

– И покланяются ему как божеству, – перебив Давиана, закончила мысль Юля, повернув голову в сторону одного из высотных домов, который прямо напротив них, через улицу, подняв руку, и продолжила речь, только на сей раз, её слова тяжелы и облечены в горесть. – Вон в той соте, жила моя подруга. Я её знала ещё со школы и как-то раз к ним в Холл явился один из проповедников. Он стал читать им проповеди об Апостоле Коммун, про то, как он велик и могуществен. Все пели и плакали вместе с ним, но Мира, так её звали, просто повторяла слова его.

– И что тогда?