Аутодафе

Сомнений не было в другом — вступить в дело придётся. Иначе дурная перестрелка продолжится до сумерек, благо осталось недолго, посылать за помощью смысла нет… Солдатики расстреляют содержимое подсумков и наверняка упустят в темноте врага. Или случится чудо — поганое, ненужное чудо, — и шальная их пуля случайно угодит в цель.

А Вербицкого надо взять живым и только живым. Да и зверю его без нужды шкуру дырявить не стоит. Стоит вдумчиво разобраться с загадочным медведем.

Титулярный советник Кривошеин так никогда и не узнал, почему Десятое присутствие Синода требовало немедленно сжигать туши убитых сморгонских медведей — и неукоснительно следило за исполнением странного требования…

Есть тут какая-то тайна, загадка… Тайна даже от своих — и обладание ею вполне может поставить на куда более высокую ступень служебной лестницы. Вернее — ввести в куда более узкий круг посвящённых. (Знакомство со статским советником Линевичем убедило Богдана: не всегда высокий чин есть гарантия полной информированности.) Даня Буланский был весьма предусмотрительным молодым человеком, без колебаний строившим грандиозные и далеко ведущие планы. Сейчас для воплощения этих планов предстояло подставить себя под пули… И он медлил. Впрочем, совсем недолго.

…Только отсюда, от задней стены осаждённой сторожки, Даня понял, что выстрелы его соратников и Вербицкого звучат по-разному: трёхлинейки вояк из КВС — сухо и резко, оружие медвежьего вожатого — раскатисто и гулко. Потом понял другое: обратил внимание и задумался об этом, чтоб хоть чуть-чуть оттянуть момент, когда надо будет нырнуть в небольшое незастекленное оконце…

«В руку… Или в ногу… А зверюга… Ладно, поверим Кривошеину, что сморгонские медведи совсем не хищные… Пора!»

Сунул браунинг за ремень, подпрыгнул — легко, каучуковым мячиком, вполне оправдывая псевдоним «Гимнаст», полученный во время внештатной агентской службы. Подтянулся — и рыбкой нырнул внутрь.

Вербицкий был низкорослым, седым, с измождённым лицом. Оружие в руках тщедушного владельца смотрелось громадным — стреляющая патронами с дымным порохом винтовка Бердана, десять лет назад снятая с вооружения.

Даня мягко спрыгнул на земляной пол. Ствол берданки, казалось, поворачивался к нему медленно-медленно… И так же медленно, тягуче Богдан выдёргивал браунинг из-за пояса. Выстрелил — как и планировал, в плечо. Промах! В ответ берданка с грохотом выплюнула огромный клуб белого дыма. Всё внутри сжалось в ожидании резкой боли. Боль не пришла. Тоже промах. Второй раз он нажал на спуск, уже не целясь — да и не прицелиться было толком в затянувшем сторожку дыму. Результата выстрела не разглядеть, и некогда приглядываться — из угла с рёвом надвигалась громадная туша. Мирные?! Не хищные?!

Сквозь дым, совсем рядом — оскаленная пасть. Выстрел. Второй. Третий. Четвёртый… Вставшая на дыбки тварь надвигалась, пули лишь замедляли её движение — словно дружеские толчки в грудь.

Подоспевшие стражники моментом вынесли плечами хлипкую дверь, ударили по зверю в упор из четырёх стволов… Потом пустили в ход штыки. Лишь после этого всё закончилось.

— Не стоило горячку пороть, ваше благородие, — рассудительно говорил унтер с седыми, по моде времён Александра-Освободителя, бакенбардами. — Берданка-то у него однозарядная, пока бы новый патрон запихал… Могли не торопясь его, как на стрельбище…

Вербицкому девятимиллиметровая пуля браунинга разнесла левую сторону груди. Умер он мгновенно.

— Болтаешь много, Пришибеев, — процедил Богдан. Унтер не понял. Начал было:

— Киреевы мы, ваше… — осёкся, натолкнувшись на яростный взгляд Буланского.

Тот заговорил резко, отрывисто:

— Этого, — кивок на труп Вербицкого, — на дрожки и в Слуцк, в полицейский стан. Езжайте все четверо. Записку приставу сейчас напишу, утром пришлёт подводу за тушей. Я останусь, постерегу.

— Дык можно ведь… — начал унтер и вновь осёкся. И зарёкся впредь лезть с советами к странному благородию из Синода, занимающемуся совсем не богоугодными делами.

* * *

Свечей в сторожке не нашлось. Найденные в сундучке медвежьего вожатого записи Богдан читал при мерцающем и коптящем свете фитилька, опущенного в плошку с каким-то прогорклым жиром. Читал и убеждался: самого главного — как сморгонцам удавалось создавать очень похожих на медведей тварей — из разбросанных в тексте обрывочных намёков не понять…

Загадка медвежьего камня — вернее, нанесённого на камень пахучего вещества, для организма обычных медведей не характерного, — прояснилась. Но теперь она Богдана совершенно не интересовала. Он проклинал себя за поспешный выстрел. Решено: отныне при любой возможности — в тир. Не жалеть ни времени, ни денег, пока не научится попадать в монету с тридцати шагов… Главное, понятно, голова, но порой и от руки с пистолетом зависит слишком многое. И подобрать другое оружие — чтоб работало аккуратно, не оставляло дыры, в которые можно легко пропихнуть кулак…